Бригантина 69-70, М, Молодая Гвардия, 1970

           Жан-Альбер Фоэкс - известный во Франции специалист подводных исследований и подводного плавания, участник многих экспедиций г Средиземном и Ка­рибском моряк, в Атлантике и Ин­дийском океане. Персидском за­ливе и Тивериадском озере; ав­тор нескольких книг. Сейчас он издает в Париже журнал «Аван­тюр сумарин» («Подводные приключения»). Публикуемые отрыв­ки взяты из его последней кни­ги — «История людей под во­дой».

       История человека под водой имеет мало общего с историей человека на море. Погружение и мореплавание надо рассматривать порознь. Герой кругосветного эпо­са Улисс, навигаторы глубокой древности — финикийцы, испан­цы — открыватели Вест-Индии и обеих Америк, смельчаки, огибав­шие мыс Горн, страшились со­леной воды. Смертельный вал, грозивший в любой миг ворвать­ся через пробоину в корпусе, не­отступно преследовал их. Под­водный риф, выдаваемый бараш­ком пены, вселял в них ужас. Морская дорога пугала их. А погружение в пучину вод, добровольный шаг в чужую сти­хию, просто не поддавалось воображению. Голубое и зеленое, зеркально гладкое   и    сморщенное     ветром, ледяное и теплое, спокойное и гибельное — для мореходов древ­ности море было чужим, измен­чивым, в лучшем случае равно­душным, в худшем — превраща­лось в море Мрака; обманчивая поверхность скрывала бездонную преисподнюю, обрекая на муки жажды   и  медленную  смерть.

     И первые порты строились больше как цитадели Земли, про­тивостоящие Морю, чем как свя­зующие звенья между водой и сушей. И потом, мореплавание -кол­лективный риск, а ныряние почти всегда — одиночная попыт­ка. Чтобы решиться на нее, чело­веку нужен какой-нибудь мощ­ный толчок, неодолимая тяга или безысходность, на которую обре­кают страх, голод и неистовая страсть.

       Мечтательные безумцы хотели украсть ключи от садов Амфит­риты. Корыстолюбцы и влюбленные мечтают о кораллах и жемчугах, какими усеяны лежа­щие под волнами острова. Одна­ко изначально человека толкает к границам бесплодных земель щемящий голод.

«...Земля же была безвидна и пуста, и дух божий носился над водой... И сказал бог: да собе­рется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша, И стало так. И назвал бог сушу землею, а собрание вод назвал морями... И сказал бог: да про­изведет вода пресмыкающихся, душу живую. И сотворил бог: рыб больших и всякую душу жи­вотных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их» («Бы­тие»).

Первобытный человек еще не­твердо стоит на двух нижних ко­нечностях, он жует горькие водоросли, смотрит в воду и ловит проворных рыб, смотрит   в    воду    и    ловит проворных рыб.

Гомеровские герои винят в сво­их злоключениях не вообще вод­ную стихию, где ветер вырывает леденящие кровь пропасти, нет, они упрекают в них «рыбье мо­ре». Приходится мириться с жестокостями   моря,   поскольку    оно источник пищи.

   Итак, человек отваживается выйти в море, чтобы добыть се­бе еду. Он вступает в поединок с водой. Чтобы выжить, человек пускается за горизонт, преодоле­вая все свои страхи. Вооружен­ный заостренной палкой, он ред­ко настигает добычу. Стреляя в рыб из лука, он теряет стрелы, ибо вода искажает дистанцию. Тогда он входит в воду и, нако­нец, в первый раз ныряет.

    Он открывает в воде глаза, и ему предстает картина фантасти­ческого зыбкого мира, сулящего столько же надежд, сколько опас­ностей.

    Доказательства этих незапамят­ных попыток мы держим в руках: раковины, найденные в доистори­ческих поселениях, губки, вылов­ленные критскими ныряльщиками, коралловые нити, торговля кото­рыми процветала в Египте уже в первой половине III тысячелетия, жемчуг и перламутр с западного берега Индии, появившиеся на рынках Средиземноморья за 1200 лет до н. э. В библии мы читаем: «...за товары твои они платили карбункулами, тканями пурпуро­выми, узорчатыми и виссонами, и кораллами...» («Иезекииль», 27, ', 6—23).

        Могут возразить, конечно, что для того, чтобы ловить рыбу, от­дирать с морского дна губки и кораллы, собирать жемчуг, вовсе не обязательно нырять: океан во время отлива оставляет на отме­лях часть своих богатств. Верно, поиск даров моря на мелководье предшествует погружению. Люди изготавливают для этого инстру­менты, крючки и остроги. Сбор­щики кораллов пользовались де­ревянным, а затем металличес­ким крестом, которым разбивали кораллы и ссыпали их в специ­ально подвязанный мешок. Так родилась традиция рыбаков, не умеющих плавать.

Однако человека, кроме голода и нужды, обуревает жажда позна­ния, желание пробиться а таин­ство морской глуби. Мысль чело­века мечется, вопрошая, над по­верхностью  воды. И наконец, война необычайно рано в Истории заставила людей освоить враждебную стихию. Командующий эскадрой, стратег и историк Фукидид (400 лет до н. э.) описывал действия боевых ныряльщиков в ходе Пелопоннес­ской  войны:

«…Дабы помешать афинянам подвести корабли к берегу, сиракузцы вбили в дно острые стол­бы. Но сиракузцы напрасно пус­кали стрелы и метали дротики; афиняне отвечали им с судов, а в это время их ныряльщики пили­ли под водой сваи. Некоторые столбы, не доходившие до по­верхности, были особо опасны, потому что могли разрезать ладью подобно верхушке подвод­ной скалы». (Эти же ныряльщики, что спи­ливали сваи, во время боя под­бирались под водой к днищу ладьи и протыкали его; таким образом они действовали как прообраз торпеды.) Однако каковы бы ни были их намерения — воинственные или мирные, — лишь единицы в тече­ние двадцати четырех веков от­важивались переступать пенную границу морской поверхности и совершить полет по упругому не­босводу. Нырнув,   чтобы  сорвать   цветок, человек ранил о него руки, ибо цветы оказывались хищными созданиями. Другие существа, кото­рых он принимал за зверей, ока­зывались прожорливыми растения­ми. Вернувшись, ныряльщик рас­сказывал о своей авантюре, и его рассказы вырастали в необъятные легенды, кишащие гигантскими змеями, десятирукими чудищами, раковинами-громадинами, пожи­рающими   несчастных   моряков.

Как не поверить на слово космонавтам, вернувшимся с Марса или Венеры? Как не поверить на слово ныряльщикам, вернувшимся с морского дна?

     Дерзко вторгаясь в тайны этого нового мира, погибая порой от прикосновения к неведомому, по­стигая еще одно измерение, где разум был не в силах одержать верх над капризами природы, ны­ряльщики древности первыми вы­шли за пределы Земли, стали пер­вопроходцами планеты Море, первыми приняли вызов безмол­вия.  Они  уходили  во мрак. Однако если они и были в со­стоянии перенести отсутствие солнечного света, то выдержать давление враждебной стихии бы­ло не под силу.

Здесь понадобились машины.

Да, чтобы сопротивляться дав­лению, обезопасить себя и вести наблюдения, нужны были нырятельные машины. И все покоряющая выдумка Ренессанса, вслед за прогрессом искусств и ремесел, порождает бесконечную цепь ме­ханизмов и устройств, подводных колоколов и нырятельных кораб­лей. Следы их можно отыскать в старинных книгах, оставленных нам ныне   забытыми   батинавтами.

    Сегодня во многих странах про­водятся эксперименты с «подвод­ными домами». История покоре­ния моря повторяет историю покорения  Земли,  Нынешние океанографические базы – преемники фортеций, возведенных конкистадорами и землепроходцами XV и XVI веков. Сменяя    друг друга, следовали пещерный, лес­ной, сельский, городской чело­век. В наше время к ним приба­вился  еще  и   подводный  человек. И между теми, для кого по­знание глубин стало занятием, работой, страстью, уже родилось подобие братства. Кое-кто даже поспешил окрестить «бегством от общества» их мечту найти ушед­шие на дно античные острова. Но дело, очевидно, в том, что в шу­ме клубящихся толп сегодняшне­го мира скоростей лучше слышит­ся зов мира одиночества и глу­бинного   спокойствия. Кто они, пионеры подводных погружений, чьи свидетельства ос­тались в старинных книгах, рисун­ках на античных вазах и фресках? Большинство их безвестно. Но От­дельные им ена, отрывочные исто­рии   дошли   до   нас.Под  ассирийскими  стрелами  840 г. до н. э. .

Абибал медленно отковыривал бронзовым ножом кусочки извести между кирпичами. Время от времени он приникал ухом к голой стене. Снаружи слышен всплеск воды. Что, если, пробив брешь, он откроет дорогу смер­ти? Что, если вода ворвется в застенок? Но будь что будет. Ваал-Дагон, покровитель моряков, мо­жет, отведет на сей раз угро­зу от трех финикийцев, да уто­нуть разом лучше, чем гнить в каменном  мешке   у   ассирийцев.

     Прислонившись спиной к сте­не, Гамилькар помогает Боду взо­браться себе на плечи. Тот ос­торожно   выглядывает и смотрит  на суда, снующие по Тигру, при­слушивается к скрипу колес и мычанию быков по дороге в во­енный лагерь.

—       Отплывают?     —    спрашивает Гамилькар.

— Нет. Везут припасы.
Гамилькара, конечно, снедает та же тревожная мысль, что и Бода. У них только один шанс убежать: если они сумеют до­браться до одной из тех посу­дин, что лежали на берегу Тигра, когда их привезли сюда, — боль­шущие плетеные корзины, обма­занные асфальтом. В одной из них, Гамилькар был уверен, лежа­ли  пустые мехи, Абибал разогнулся, весь обли­тый  потом.

— Готово. Осталось вынуть один кирпич.

Он рассыпает по полу и ут­рамбовывает в землю вытащен­ные из отверстия обломки, затем садится, прикрывая его спиной, и запахивает лохмотья, с которых солнце и непогода давно уже стерли прекрасный сиреневый от­тенок   финикийского   пурпура.

Бод прыгает наземь. Скоро тюремщики принесут плошку прогорклой муки и вонючей ры­бы. Скоро опустится ночь и на­станет время действовать,

Абибал и Гамилькар, похоже, задремали, но сон бежит от Бода,   думы   одолевают   его. Он был ребенком, когда Аш­шурнасирал простер свое . иго над царями Тира и Сидона и за­пряг Финикию в колесницу вла­дычицы Ассирии. Ашшурнасирал повелел записать это на глиняных табличках:. «Я обложил данью царей морского берега, людей Тира и людей Сидона, и город Арвад, что лежит посреди моря. Я получил серебро, золото, три­дцать пять ваз бронзовых, сло­новую кость и морского зверя дельфина...» 

Теперь в Ассирии царствует Салманасар III, сын Ашшурнасира-ла; теперь он обирает Тир и Си-дон. Но сидонские моряки не со­бираются отказываться от своей доли богатств. Финикийцы снаря­жают быстроходные тарсусские корабли. На одном из них Бод со своими спутниками пускался тай­ными морскими путями в страну царицы Савской, страну Офир и загадочное Южное море, по бе­регам которого живут желтые люди. Выйдя из Персидского залива, тарсусские корабли обращались на запад своей изогнутой кор­мой. Мертвые штили, бури, ко­ралловые отмели, ярость чудо­вищных рыб, выпускавших порой водяные столбы и вздымавших волны вышиной с дворцы Нине­вии, плутни и коварство племен, владевших драгоценными камнями и жемчугом, — все превратности судьбы, все опасности умели пре­одолевать финикийские морепла­ватели.

     Так было до того утра, когда их судно, подгоняемое дыханием ветра, подошло к Аравии. Здесь, перед самыми Красными островами, море, обезумев от собственного рева, разломало их корабль. Десятки ночей оставшие­ся в живых брели, днем прячась от солнца, караванными тропами к Евфрату, пока летучий ассирий­ский отряд не взял их в плен и не привез в Ниневию; и вот сейчас должна решиться их участь...

Абибал толкает Вода; ему пер­вому лезть в пролом. Он самый худой. Если вода хлынет внутрь их каменного мешка, Бод сможет вылезти назад, а Абибал или Гамилькар, сложением пошире, наверняка застрянут в узкой дыре.

     Уставшая от тягот и невзгод, армия Александра стала лагерем в Гуадаре, на берегу Персидско­го залива. С тех пор как в 334 году до н. э. его ар­мии пересекли Геллеспонт, Александр освободил греческие горо­да в Малой Азии, покорил ди­кую Фригию, завладел Тиром и Газой, захватил владения Дария на берегах Средиземноморья.

Неутомимые, неподвластные от­чаянию, непобедимые в бою, не поддающиеся ударам судьбы и немилостям фортуны, его солдаты прошли границы империи персов. Армии Александра стали лагерем на берегу Каспия, заняли Самар­канд (Мараканда), раскинули шат­ры в Кашмире, у подножья Ги­малаев.

       Переправившись через Тигр и Евфрат, македонцы научились строить «куффы», осмоленные по­судины в форме круглых корзин из ветвей тамариска, и плоты из настланных на кожаные мешки с воздухом досок. С помощью этих средств отряды «бурдючников» в составе авангарда обсле­довали Оке (великую реку Турке­стана Амударью) и верховья Ганга. Неарк, командующий флотом и близкий друг царя, во глазе ар­мады из бирем и трирем ис­следовал дельту Инда, выходя­щую в Оманское море и Индий­ский океан, и, пройдя вдоль берега, бросил якорь в Персид­ском заливе. Расставшиеся на время этой кампании Александр и Неарк вновь встретились в   Гуадаре.  об­лик повергает меня в смятение! Пурпурная туника фаланги, конеч­но же, уместна на плечах сына Филиппа Македонского, но чтo стало с изысканными тканями, ко­торые привезли в Паталу индий­ские купцы? Александр. Девять лет мы одерживали победы, и теперь, когда мое царство простирается от Нила до Инда, у меня не ос­талось ни одеяний, ни доспехов. Этот поход тяжко мне достался. Я умирал от жажды, А чтобы не умереть с голода, мои солдаты ели коней, разламывали повозки на костры; сундуки мои остались в ущельях Тальских гор. Но это не суть важно. Ты видел когда-нибудь, как слоны пересекают водную преграду? И помнишь, что писал мой учитель Аристотель о загадках   морской   пучины? Неарк. Я видел, как слоны побежденного Дария переходили через озера и болота Вавилон». И я не забыл поучений Аристоте­ля... Но твои вопросы беспокоят меня. Я знаю, что, кроме подви­гов воителя, Александр славился знанием. Ты позаботился взять в поход ученых спутников, и они измеряли дистанции, изучали но­вую фауну и флору, рисовали стадиазмы. Что ты замыслил сей­час? Александр улыбается и запус­кает пальцы в светло-рыжую коп­ну волос. Потом идет к сваленным в глубине палатки подушкам и вы­тягивается на них последний кирпич. И вот ступни Бода исчезают в проломе. Абибал  с  Гамилькаром   лезут  следом.

Ночь не так темна, как хоте­лось бы. Финикийцы, вжавшись в землю, ползут к берегу Тигра, где лежат посудины. Они забира­ются под одну из перевернутых корзин. Так и есть — под ней су­шатся меха. Бод проверяет, целы ли они. Если мех слишком су­хой, он может потрескаться или же просто оказаться с дыр­ками.

Гамилькар и Абибал уже в во­де, и Бод радуется, видя, что едва различает их. Вслед за ни­ми он стаскивает в воду свой мех, и ленивая волна неспешно уносит троих беглецов. Она про­носит их над отмелью, и Абибал первым доплывает до уходящей в воду стены дворца Крылатого быка; во тьме он цепляется за россыпь строительного камня. На­стал час молить Астарту о спа­сении.

Впереди на тысячу локтей река плещется вдоль стен дворца; на террасах всю ночь горит в брон­зовых плошках огонь, и его мятущийся отблеск освещает по­верхность Тигра.

    Подняв глаза, трое финикийцев смотрят на тревожные силуэты ассирийских часовых. Пленникам нечего мечтать проплыть под во­дой тысячу локтей, от силы одо­леют двести-триста. Остается плыть по поверхности, надеясь, что боги подольше отведут от них внима­ние стоящих на страже лучников, Ну, а когда только поднимется тревога, придется нырять. Чтобы облегчить задачу, каждый выпус­кает на две трети воздух из своего меха и набивает пояс и полы хитонов камнями.

   «Помоги нам, Астарта, богиня жизни, помоги сынам Сидона. А ты, Ваал-Дагон, покрой нас сво­им щитом...» Стоя возле священной ограды Крылатого быка, ассирийский ча­совой увидел вначале, как ему показалось, какую-то падаль, которую нес поток. Но рука опыт­ного стрелка опередила уставшее сознание. Тугой лук выпускает стрелу в тот же миг, когда часо­вой   поднимает   тревогу.

Рабы со всех ног устремляют­ся к широкой стене первого поя­са и выливают смолу в бронзо­вые плошки. Пламя, завихрясь, поднимается высоко к небу. Те­перь река осветилась во всю свою ширь,

Абибал, пронзенный стрелой, уходит под воду. Бод поддержи­вает умирающего Гамилькара. Первая же стрела вонзилась ему в шею, и бронзовый наконечник вышел под подбородком. Бод так крепко сжимает в отчаянии тело товарища, что сам ощущает удар второй стрелы, вонзившей­ся в умирающего Гамилькара. Тот испускает дух, и тут же новая стрела вонзается в мех Бода. Он перехватывает мех, выпавший из рук Гамилькара, набирает в лег­кие воздуха и глубоко ныряет. Ему трудно опускаться, мех слиш­ком раздут. Широко раскрыв гла­за, Бод видит над собой мяту­щийся отблеск пламени, но хо­лодная тишина уже обволакивает моряка; он выталкивает воздух, распиравший ему грудь, и делает под водой живительный вдох из меха. Глоток воздуха обновляет силы. К тому же теперь, умень­шившись в объеме, мех не стес­няет погружения, и скоро надеж­ная толща воды укрывает его от ассирийских стрел. Бод еще раз приникает к горловине меха, де­лает последний глоток, ждет, по­ка выдерживают легкие, и всплы­вает. Спасен!

Спасен, ибо огни дворца Кры­латого быка остаются в Ночи за йлиной;   река  убыстряет бег... Все готово, госу­дарь. Рабы начнут с рассветом мазать смолой корпус судна — самого странного, что доводилось когда-либо видеть Посейдону. Гераклит назвал его скафеандром .

Аристотель.                   Александр,

всем сердцем хочу предостеречь тебя. Ты потомок ахейцев, коему предначертано было стать влады­кой мира. Страсть толкает тебя переступить границы человечес­кого. Бойся, как бы построенная машина не унесла тебя в моги­лу. Эреб³ ведь простирается и под  морями!

Александр. Я велел при-вести этих людей, чтобы вы ус­лышали о том, как ежедневно они уходят нагими под воду и по-прежнему живы. То, что я соби­раюсь сделать, они совершили множество раз. Более того, это сдэлала даже женщина! Напом­ни  нам,  Неарк.

Н е а р к. Статуя этой женщины сейчас находится в храме Апол­лона в Дельфах, а историю ее поведал Геродот. Девушку звали Циана, а ее отца — Сциллий. Ом не знал себе равных в нырянии, никто не мог так ловко извле­кать сокровища из затонувших греческих и персидских кораблей. Сциллий обучил своему искусст­ву Циану, и та преуспела в нем. Однажды ночью, когда на море бушевала буря и в клочья рвала паруса, отец с дочерью подплы­ли к кораблям Ксеркса, обрезали под водой пеньковые веревки, державшие якоря, и корабли пер­сов   выбросило   на   камни.

Александр. Ты видишь, Не­арк, морская глубь не так страш­на.   Циана   не   дрогнула перед ней.  Когда город Тир отказался от­крыть мне ворота, я решил пере­крыть морской рукав, отделяв­ший Тир от континента. Тирские лучники обстреливали наших плот­ников, и тогда ныряльщики под водой поставили сваи. Я наблю­дал, как подручные спускали в море одного ныряльщика-киприота; голова и грудь его были спрятаны в перевернутый кверху дном долиум. Вначале я думал, «то его просто укрывают от вра­жеских стрел. Но оказалось, они прибегали к системе, которой учил Аристотель...

Аристотель. Действительно, когда ныряльщиков опускают в воду в перевернутой дном кверху вазе, это позволяет им дышать. Ваза не заполняется водой, но сохраняет внутри себя воздух. Чтобы погрузить ее в воду, тре­буется немалая сила, ибо ваза должна стоять прямо, так как, едва ее наклоняет, вода тут же устремляется  внутрь .

А л е к с а н др. Ныряльщик-ки­приот вдыхал заключенный в долиуме воздух и подолгу оставался под водой, укрепляя на дне сваи. Мне пришла в голову идея соз­дать машину для исследования моря. Ты, Аристотель, подтвер­ждаешь, что прицеп машины ве­рен; ты, Диогнет, следил за ее постройкой, а ты, Неарк, займешь в   ней   место   рядом   со   мной.

Несмотря на жару и усталость, три дня и три ночи командую­щий флотом не сходил с палубы финикийской тридцативесельной галеры   «Мелкарта».   Спал    он    тут  Александр.     Ты   только   что

узрел индийские воды и Ерифрейское море. Что поразило там тебя?

Неарк. Я потерял два кораб­ля и множество людей из экипа­жа, В плавании нам пришлось тяжелей, чем в битве, но я согла­сился бы на еще большие муки, лишь бы вновь увидеть то, что явили   нам   боги   в   тех   местах.

Что же видел Неарк в океане между устьем Инда и берегами Персидского залива? Он видел морских чудищ, которые острозу­бой пастью разбивали в щепы весла его галер, черепах, таких огромных, что дикари Кармании делали из их панцирей крыши для своих хижин, скользких змей, чья шкура была толщиной со стенку амфоры и которые пожи­рали   ныряльщиков   за   жемчугом.

— Возле Кизы мы видели на востоке, как вода столбом под­нималась из моря, будто поднятая ураганом. Моряки спросили лоц­манов, что это, и те ответили, — это киты выпускают вверх мор­скую воду; и весла выпали у них из рук от страха. Моряки кричали во всю силу своего голо­са и трубили в трубы. И тогда киты у самого носа кораблей ны­ряли в страхе в глубь моря и выныривали уже за кормой и вновь выпускали в' небо водяные столбы.

Александр. Я созвал страте­гов, чтобы подготовить поход на Персеполь и Сузы; вернусь лишь к ночи. Оставляю тебя приветст­вовать Аристотеля и хорошо при­нять  его. 

Аристотель. С каким умыс­лом, вызвал меня Александр из моего уединения, не знаешь ли, Неарк?

Неарк. Я знаю лишь, что у царя есть тайная причина радо, ваться приезду твоему и Диогнета.

Диогнет. Эта причина не составляет тайны для меня. Царь жаждет видеть не мой лик, а машину, что я привез с собой. Немало пришлось мне затратить в Тире хитрости, чтобы исполнить замысел царя. Он дал мне план машины, похожей на деревянный осмоленный сундук, в которых мы на кораблях держим питьевую воду. И вот мы сделали этот громадный ящик из казимийского дуба, оковали его бронзовы­ми полосами и сделали в боках круглые отверстия. А сидонские умельцы вставили в них прозрач­ные стекла, Здесь машину покро­ют еще несколькими слоями проч­ной   смолы...

Александр. Что я слышу, Диогнет? Ты сеешь на площади государственные   тайны?

Александр вошел в палатку в сопровождении солдат-факельщи­ков. За ними следом двое людей; один очень худой, с благород­ной осанкой и смуглой, почти черного цвета, кожей, другой — бритоголовый, геркулесова сложе­ния. Оба они отошли в сторону и сели на корточки в затемнен­ном углу.

Александр. Диогнет, теперь уж не молчи и продолжай свои речи.     Построенная тирскими плотника­ми нырятельная машина имела форму огурца. Там, где бронзовые полосы не покрывали дубовых досок, конструкция была склепа­на гвоздями. Густые слои смолы покрывали ее целиком; были ос­тавлены лишь круглые отверстия, заделанные бесцветными стеклыш­ками, а также широкий вход сни­зу. Внутри машины была укреп­лена скамья.

Машина для ныряния была вось­ми локтей' в длину и пяти лок­тей в высоту. Фэламиты связали кожаными ремнями в пучки не­сколько длинных весел и устано­вили их перпендикулярно борту судна в виде полки. Затем эту «полку» осторожно втащили внутрь через весельные проемы, и машина осталась висеть на проч­ных веревках. Медленно ее опус­тили до самой поверхности, и так же медленно она погрузилась в воду. Веревки не давали ей кре­ниться   в   стороны.

  Двое ныряльщиков Александ­ра — индус и араб — во главе отряда кипрских пловцов взялись за дело; им предстояло сквозь нижнее отверстие, находившееся уже под водой, занести внутрь тяжелые бронзовые бруски и камни.

Аристотель объяснил Неарку, что эта тяжесть не сможет увлечь машину в глубины моря. Она бу­дет полезна в основном для ус­тойчивости. Главный груз будет крепиться с внешней стороны. Для этой цели на круглых боках машины приделали крюки, а на них навесили мешки с камнями и медными   слитками.  Наконец, на четыре наконечника толстого якоря, висевшего под днищем машины, надели большие, набитые каменьями и брусками кожаные   мешки.

Закончив эти приготовления, Аристотель послал ныряльщика зажечь внутри машины лампу с двумя фитилями. Когда же и это было исполнено, Аристотель решил поднять машину над по­верхностью, ибо счел, что воз­дух внутри ее уже испорчен ды­ханием пловцов, складывавших там балласт. На ночь машина осталась висеть над морем, и воздух   внутри   обновился.

Аристотель распорядился по­удобнее разместить в машине все то, что Александр и Неарк воз­желали взять с собой — вино, жареную бычью ногу, хлеб, све­жие огурцы, масляные лампы, су­хие  туники.

Едва забрезжил свет, ныряль­щики отправились на куффе об­следовать то место, куда должна была спуститься машина. Привязав камень к веревке, они вымерили дно. Камень перестал натягивать веревку, после того как пловцы насчитали четырнадцать оргий .

По приказу келеуста гребцы медленно выводят корабль к из­бранному месту. На палубе Алек­сандр и Неарк дают последние наказы Диогнету, остающемуся командовать. Ничто, похоже, не собирается нарушить спокойствие моря, тем не менее Диогнет ре­шает бросить четыре якоря, буде налетит   неожиданный   шквал.

Солнце уже высоко в небе. Александр и Неарк снимают одежды, выходят за борт, ступая по выставленным веслам, и, взяв­шись за веревки, спускаются в море и  исчезают в машине.  Диогнет поднимает правую ру­ку. Плотники начинают постепен­но опускать веревки, а смазчики лишний раз намазывают их жи­ром. Волна накрывает машину, она превращается в темное пятно, которое расплывается и понемно­гу теряет свою форму, а натя­нутые веревки все скользят и скользят   вдоль   борта. Впервые в истории двое людей дышат   под   водой. Аристотель установил на палубе халдейский гномон, подарок Александра. Стрелка гномона от­брасывает тонкую тень, показы­вающую прохождение времени. Теперь Хронос один следит за дерзновениями   Александра.

   Светлое прозрачное Ерифрейское море, так восхитившее ним­фу Калипсо, не вызывает тревоги. Александр взял с собой глиня­ные таблички, и регулярно по сиг­налу тонкой бечевы матросы под­нимают его послания на поверх­ность. Пока все идет нормально в   глубине  стихии.

Неожиданно индус, сидевший в лодке, крикнул Диогнету, что он видит множество пузырьков и различает возле машины бурное волнение. Диогнет тотчас прика­зал ему немедля нырнуть к ма­шине. Кажется, все успокоилось. Послание Александра, поднятое на борт вскоре после этого, то­же не содержит ничего тревож­ного. Вечернее солнце осенило пла­менем море. В седьмом часу бес­покойство и страх охватили эки­паж   «Мелкарты».     Люди     готовы  были к мысли о самом ужасном, но тут на поверхность всплыла сломанная табличка; сигнал к не­медленному  подъему  машины.

  Гребцы и плотники дружно взя­лись за веревки, и машина в обла­ке пузырей появилась на поверх­ности. Почти тотчас же выплыл Александр, стряхивая воду с во­лос, крайне бледный, будто пора­женный страшным зрелищем. Кив­ком головы он указал на машину. Подручные, нырнув, вытащили из нее потерявшего сознание Не­арка. Аристотель       накидывает           на плечи Александру плащ верблюжьей шерсти, а Диогнет массируют неподвижного, безглас­ного Неарка. Фаламиты, взбивая веслами пену, мчат галеру к бе­регу.

    На рейде Гуадара судно бросает якорь. Его встречает на берегу стража с факелами в руках. Рабы переносят Неарка в палатку и кладут на постель. Неарк, лежа под козьими и овечьими шкура­ми,  медленно   приходит  в   себя. В стадии от палатки македон­цев в ночи багровеет костер. Александр приказывает подло­жить в него дров, и к небу под­нимаются черные клубы дыма в гирляндах искр. По приказу ца­ря были зарезаны три козы и ту­ши их брошены в огонь. По­велитель, утвердивший свою власть на земле и под водой, бла­годарит   богов.

Аристотель. Ты дрожишь, Александр? Наверное, все еще переживаешь злоключения в океане?

Александр. Нет, Аристотель, спокойствие вернулось ко мне, и я хочу рассказать тебе то, что ты один сможешь принять как правду:

...Когда я с авангардом подо­шел к Гидаспу, ночь едва конча­лась; река катила свои стеклян­ные воды, а над ней поднимался туман, заволакивая противополож­ный берег. Внезапно солнце разо­гнало пар, и нам предстали да­лекие горы, покрытые снегами, дивные цветы, удивительные зве­ри и яркие птицы нового мира. Так же было, когда мы погрузи­лись в море. Гомер говорил о бесплодии моря! Нечестивые ре­чи! Мореплаватели, Аристотель, доныне видели только пену и волны, они сидели лишь на крыш­ке сундука с сокровищами. Кладовые моря ломятся от жи­вых сокровищ, куда более удивительных, чем тысяча сокровищ Сузы.

    Уверен будь, Аристотель, что однажды люди непременно спу­стятся за богатствами моря. Над полями водорослей там пасутся стада рыб. Дно усыпано раковина­ми и тварями, что кажутся цвета­ми. Кажется, там все вершится по капризу страшных богов. Передо мной являлись демоны в сверкаю­щих доспехах, вооруженные копьями, мечами и стрелами, а рядом плыли страшилища, кото­рых мне не с чем и сравнить, а значит, ты не сможешь их представить. Я видел восьмиглавых   змей,   мерзких   гидр,   покрытых чешуей, собак-дельфинов и гигантских ламий. Одна из ламий, что могла проглотить самого большого из моих гвардейцев, набросилась на нашу машину; она качнулась, словно бочка, и вода вошла внутрь, изгнав часть воз­духа...

Аристотель. Мы видели это. Ныряльщики подняли тре­вогу.

Александр. Я думал уже, что навсегда отрезан от мира жи­вых. Пораженный страхом, я при­нужден был протянуть руку над пламенем фитиля, чтобы ожог ог­ня напомнил мне, что я еще не тень среди теней. Затем ночь за­владела морем. Мне хотелось бы остаться, чтобы преодолеть страх, не дать дрогнуть сердцу, но Неарк, пораженный душой и телом, не подавал признаков жизни. Тог­да я дал сигнал к возвращению в   мир,   наверх...  Слушай же мои слова, Аристотель, повтори и запиши для будущего: чудища в морской толще будут спорить за свое царство со смертными, когда те проследуют по пути, который я проложил. Пусть люди будут готовы…