Журнал «Октопус» № 1/2003

       Усилившийся после обеда западный ветер всё больше разгонял волну, моно­тонно бьющую в корму водолазного судна «Мичман Чайкин». Но ничто не сможет сегодня помешать нам осуществить главное мероприятие. Всё готово к кульминации это­го сезона — подъёму якоря шведского линей­ного корабля. Наконец дается команда и, глу­хо заурчав, лебёдка начинает равномерно на­матывать уходящий в свинцовые воды Балти­ки стальной трос. Через несколько несконча­емых минут наступает момент истины — над поверхностью появляются вспученные ржав­чиной лапы большого кованого якоря. Вер­нее, одна лапа, вторая, оказавшись обломан­ной по неизвестной нам причине, была под­нята накануне. Непосредственно поучаство­вав в остропке находки на грунте, я теперь наблюдаю за историческим моментом через видоискатель «фотика», находясь в пляшу­щей на волнах лодке. Спустя несколько мгно­вений, последним от поверхности отрывается деревянный шток. С него, как слёзы, стекаю остатки воды и капают обратно в мор' «Стоп! Якорь чист!» — слышна задорная к манда нашего капитана. Последний раз поднимали более двух веков назад.

        Подводно-археологическая экспедиция: чопорно сухое обозначение водолазных работ. Ни капли не намекает на романтические да связанные с военными парусниками прошлого.  Поэтому может сложиться впечатление, что погружение в мутноватых (мягко сказано) водах  Финского залива с «научной палкой» для обмера или аккуратное откапывание из грунта найденных предметов— это монотон­ная и абсолютно неинтересная работа. По большей части это соответствует действитель­ности. Однако существует несколько исключа­ющих данное впечатление моментов.

      Во-первых, не секрет, что всё связанное с подводным погружениями на затонувшие ко­рабли, особенно средневековые парусники, окружено особым романтическим ореолом. Этой романтике подвержены даже «старые подводные волки». По всей видимости, она и является одним из существенных слагаемых успеха таких экспедиций.

       Во-вторых, любая находка — будь то ма­ленький медный нагель или ядро, мушкет или пушка — это материальное воплощение прошедшей истории, и по опыту знаю, что каждый, сделавший такую находку, вспоми­нает об этом не один год. С некоторых пор у нас существует негласное соревнование по величине {не по размеру, конечно, но по зна­чимости) найденных предметов, с чисто сим­волическими призами. И если оставить в покое научную составля­ющую работы экспедиции и взглянуть на всё происходящее глазами дайвера, то впечатле­ния, даже от одного погружения, останутся на всю жизнь. Прошедший сезон отпечатал в мо­ей памяти и дневнике два ярких момента. Подъем якоря.       Сначала нельзя не упомянуть об отправ­ной точке экспедиции. Это старинный го­род Выборг, основанный, к слову, шведом Кнутссоном в 1293 г., он словно пропитан западноевропейским духом средневековья. Это чувствуется во всём: в неровных булыж­никах мостовых и узких улицах, в красивых, с налётом готического стиля домах и вековых дубах парков. Но особенно, в единственном на всю Россию, средневековом замке. Не­спешно прогуливаясь по старинным набе­режным, ощущаешь, будто сейчас из-за зам­кового острова выйдет красивый парусник и поскрипывая такелажем отправится в плава­ние по Выборгским шхерам. Вот этот мелан­холический ореол средних веков начинает сопровождать участников уже с первого дня путешествия.           Район работ оказался один: банка Паас-луотто — это подводная гора, состоящая из трёх вытянутых вдоль меридиана сложных вершин, не доходящих до поверхности пару метров. Она послужила ловушкой для про­рывающихся с боем шведских военных ко­раблей. Несколько единиц благополучно (для наших, конечно) на банку наскочили и затонули. Минуло два века, и теперь прак­тически вся банка усеяна обломками погиб­ших судов, чему способствовали время, штормы и льды. Захватывающий поиск остовов кораблей напоминает охоту за призраками. Когда в мутной воде, с глубиной превращающуюся в бездонную черноту, периодически натыка­ешься на отдельные фрагменты — шпанго­уты, бимсы доски, присыпанные песком — кажется, что сам остов Нептун не покажет нам никогда. Напрашивается вопрос — поче­му не использовать гидролокатор? Ответ в прямом смысле лежит на поверхности: ни один капитан не будет маневрировать по мелководной банке. Да и каменистый рель­еф спрячет любую конструкцию. Вот и при­ходится по старинке проводить водолазный поиск точечным и линейным способами. На третий день долгожданный антициклон наконец-то подарил фантастическую карти­ну: на просторах Финского залива полный, до горизонта штиль. Идеальная погода для водолазных работ. Щедрое июльское солнце разогревает железо водолазного судна до жгучести раскалённой сковородки, и все, ко­му положено весь день выполнять работу, находясь на палубе, страшно завидуют ухо­дящим под воду.        Правда, всю романтику портят условия для погружений. Очень «тёплая» акватория залива — свыше 5 м около 8° С, после 25 м — 2 — 4° С «Отличная» видимость — у поверх­ности из-за взвеси -1,5м , у дна после 12 м — до 2,5 м, и наконец, «великолепное» ос­вещение — если до 12 метров глаза ещё мо­гут адаптироваться и что-то различаешь, то после 18 метров без фонаря, причём мощно­го, можно вообще к трапу не подходить. Рано утром самоотверженный Сергей Бо­сов обнаружил затонувший парусник. Не успел он подняться по трапу, как я и Володя Русанов плюхаемся в зеркальную гладь залива. Взяв пеленг по компасу, опускаемся на дно. Мод­ное слово «падаем» здесь крайне неуместно. При здешней видимости можно так «упасть» маской об камень или баллонами в сеть, враз расхочется нырять. Сразу натыкаемся среди валунов на большую песчаную поляну. На ней покоятся разрозненные останки корабельного набора: большие и малые шпангоуты, стрин­геры, бимсы и доски обшивки. Всё лежит хао­тично, в наполовину погружённом в песке ви­де. А равномерные песчаные гребни заверша­ют картину подводного кладбища.        Проходим на юг около 50 метров, и вне­запно прямо перед нами в водяной толще появляется полуразрушенный борт большого деревянного корабля. Впечатление сильное. Словно в одно мгновение погибший парусник пронёсся сквозь века и в жёлто-зелёном полумраке предстал перед нами зловещим призраком морских глубин. Видимость здесь чуть получше, да и глаза уже привыкли к темноте. Поэтому даже на 14 метрах можно всё более-менее хорошо разглядеть. Хотя это и нижняя часть парусника — остов, похо­жий на рыбий скелет, всё равно он очень большой — изъеденные морем и временем шпангоуты еле обхватываешь. Сразу видно, что не какая-то галера, но линкор. Одновре­менно перемахиваем через полуразрушен­ный борт и опускаемся внутрь.  Ореол таинственности сразу окутывает нас, и только прыгающие фонарей остаются нашими помощниками в этой гнетущей об­становке.

      Местами внутренней обшивки днища не хватает, и шпации {про­странство между шпангоутами) безнадежно занесены песком. Обер­нувшись, замечаю, как Володя ладонью в перчатке начинает разма­хивать вдоль шпангоутов, изображая грунторазмывочный механизм. Поддерживаю друга, и начинаю раскопки с другого борта. Песок под натиском отечественной смекалки отступает, и в луче моего мощного фонаря появляются находки: осколок керамики, затем не­большой медный нагель и кусок красной черепицы, потом серебря­ный шиллинг, золотой дублон, золотая цепочка с крестом, золотая... Стоп! Что-то сильно разыгралось воображение. Пора, наверное, всплывать.

       На следующей день в стороне от судна нашли якорь. Обнаружил его Дима Столбов — его хлебом не корми — дай найти якорь. Что подтверждается исключительно на всех затонувших кораблях. Вылез на поверхность и молчит. Я сразу смекнул — дело нечистое, находка видать стоящая. Огляделся внимательно, а с другого борта в полука­бельтове маленький красный буек-«жулик» по поверхности пляшет. Под «пытками», когда «сухарь» с него снимали, подозреваемый со­знался: якорь, говорит, неописуемой красоты лежит, Руководство аж засияло от радости и тут же отправило меня с Алексеем Филиповым проверять и фотографировать. Не обманул Димка — на глубине всего 9 метров, на едва ощути­мом склоне, около больших валунов возлежал, весь покрытый ржав­чиной, средневековый красавец. Деревянный шток был больших раз­меров и не давал повода усомниться в древности находки. Леша впервые осматривал якорь под водой. И до того в нём романтика «заиграла», что чуть ли не обниматься полез с ним. Поблёскиваю­щие глаза даже сквозь полузапотевшую ма­ску выражали радость аквалангиста. Ну что ещё нужно дайверу для подводного счастья. Огорчало одно — видимость в этом месте са­мая скверная. Зеленоватые взвешенные час­тицы сплошным потоком портили пейзаж. Возможно, именно в этой ложбинке неболь­шое течение с малых глубин наносило обильную взвесь.  Завершив научную «обязаловку» с якорем Всё это я вспомнил, пока трофей медлен­но выползал из морской пучины. Едва сдер­живая равновесие, наконец делаю послед­ний завершающий кадр и незаметно для всех кидаю в море монетку, пытаясь хоть как-то задобрить Нептуна. Вместе со мной завершает видеосъемку Дима Столбов. Все довольны. Теперь древний якорь обретёт своё место в Выборгском замке.

         Шарлотта.

Последний день, он как бой, трудный самый. Накопившаяся усталость проявляет себя в некоторых мелочах. Через одного не­бритая и поголовно вымотанная команда стала готовиться к последним погружениям. Основная задача выполнена — якорь готов к отправке в музей, поэтому сегодня «оттяги­ваемся» — погружения будут по свободному графику на наш любимый объект — линей­ный корабль «Хедвиг Элизабет Шарлотта», лежащий у подножия банки Репия.  Самое интересное выпало на мою долю. Волна с шумом подхватывает меня с послед­ней ступеньки трапа. Жёлто-зелёный сумрак мгновенно охватывает меня со всех сторон. Видимость из-за многодневного волнения не­важная, и в быстро наступающей темноте врубаю мощный фонарь. Много раз я погру­жался сюда, но каждый раз самые волнующие минуты — это встреча с кораблём...          Из мрака глубины на 22 м луч фонаря вы­хватывает частично разрушенный нос кораб­ля. Wreck давит своей монументальностью. У «Шарлотты» очень сильная энергетика. Оча­рованный ею, я всегда здороваюсь с кораб­лём в надежде, что он приоткроет мне свои тайны. Проплываю над местом, откуда пару лет назад подняли большую чугунную пушку, и устремляюсь дальше. Разломанный по ми­делю корпус кормовой части уходит за 30-метровую глубину. Моя цель там. Прохожу второй термоклин, и в ещё больше почернев­шем пространстве фонарь рывками охваты­вает немного наложенный друг на друга мно­гоярусный палубный настил. Начинаю подо­зревать, что нахожусь в районе юта. Когда-то пару веков назад отсюда капитан громоглас­но отдавал приказы рулевому у штурвала, а по бортам, из кулеврин, канониры лупили по нашим картечью. Теперь же из проёмов в прогнившей палубе на свет фонаря выплыва­ют страшные на вид балтийские бельдюги.  Фонарём медленно обшариваю вокруг в тайной надежде обнаружить что-то вроде кормовых масляных фонарей. Просигналив по страховочному, помогающему ориенти­роваться в пространстве, концу наверх, что всё в порядке, перемахиваю через край к кормовому срезу. Поддуваю жилет, обора­чиваюсь и столбенею. Передо мной пред­стаёт почти целая корма. Узковатые окна смотрят на меня чёрными глазищами. А всё дерево вокруг, хоть и с трещенами, но вы­пуклое, очень сильно похоже на фигурную резьбу. Естественно, я ринулся в одну из пу­стых глазниц корабля. Обернувшись, отме­чаю — изнутри окна тоже выглядят непрони­цаемо чёрными. А впереди меня встречает хаос из бимсов, досок палубного настила и других деревянных предметов. Вот тебе и долгожданная капитанская каюта. Однако справа у борта почти сразу же обнаружива­ется пара вполне хорошо сохранившихся мушкетов. Словно их кто-то аккуратно поло­жил рядом с бортом. В этот момент для ме­ня и прозвучал первый тревожный «звонок». Закреплённый на поясе страховочный в таком хао­се, естественно зацепился.  Но вылезать — жалко терять время. Рывками и потягивания освобождаю несколько метров, продвигаюсь немного глубже, вижу: в дальнем завален­ном углу фонарь освещает пре­дел мечтаний любого водолаза — огромный рундук. Как ни странно, но про содержимое даже не думалось, главное, попробовать поднять его.  

     И здесь, по известному закону, медлительно прозвучал второй «звонок». Закончился основной запас воздуха. Беру резерв, и тут же про него забываю, сдавленный окованный рундук сцементировался так, что его можно было взломать ломом. Изорвав и испачкав перчатки, только сильно намутил, и тут с ужасом вспомнил про время и оставшийся воздух. Манометр показал «грустные» 10 атмосфер. Это означало, что через несколько вдохов подача воздуха уменьшится и намного, а ведь ещё предстоял путь обратно.

       Бросив всё, начинаю выбираться, и вто­рая волна ужаса накрывает меня: пока пля­сал вокруг сундука, ненатянутый страховоч­ный конец петлями наложился вокруг зава­ла досок. Крепкой хваткой «Шарлотта» дер­жала меня внутри. Время на распутывание нет ни секунды, и я протягиваю руку к во­долазному ножу. Рука сжала пустые нож­ны... За полчаса до погружения нож взял боцман и не вернул...

       Неимоверными усилиями рас­тягиваю беседочный узел на по­ясе и выскакиваю из смертельной петли. Выплёвываю загубник, су­дорожно выхватываю запасной лёгочник и включаюсь в резерв­ный пони-баллон на пару десят­ков спасительных вдохов. Как вылетел из окна, и под­всплыв, наткнулся на спусковой, не помню. А на 10 метрах прямо на меня свалива­ется Володя Русанов, спешащий на помощь. И нет ничего лучшего в этот момент, как по­дышать из октопуса лучшего друга...