В один из странных периодов моей жизни, я трудился инструктором подводного плавания в Египте, в городке со звучным именем Дахаб. Там все шло у меня по императиву Канта - надо мной было бездонное «звездное небо», а внутри меня потихоньку начал формироваться мой «нравственный закон». Можно сказать, что я пребывал в том распространенном дахабском состоянии духа, которое волей не волей посещает любого в этом месте, зажатом между неопределенными бесконечностями - слева пустыня, справа море, сверху то самое звездное небо, внутри какой никакой нравственный закон. 
     В этом месте, с человеком, помещенным между этими несуетными бесконечностями, происходят метаморфозы - человек начинает заполнять окружающие его пустоты своими внутренними смыслами, ибо взять смыслы извне просто негде. Вокруг просто пустыня, просто море, просто звездное небо. И тут уж кому, как повезет, кто какими смыслами наполнит мир вокруг - бесконечности примут почти все. Как известно, (впрочем может кому-то оно и не известно) но мир вокруг - это отражение наших внутренних содержаний.
С морем и пустыней все было более мене ясно. Днем я был в море - трудился дайв-гидом в «Русском клубе», постигая секреты профессии, а когда выходил я из моря на твердь земную, то пустыню вокруг, вечерами я заполнял праздностью, изредка балансирующей на грани общественной морали, либо за непринужденной околофилософской беседой с Досочником о «невыносимой легкости бытия». В тех разговорах, в поисках смыслов, пустыня отсутствия общих истин все расширялась, в бесконечном потоке беспомощных слов, а смыслы индивидуальные начинали нащупываться. Внутри, интуитивно, без слов, в тишине. Пожалуй, все те же, не проговариваемые истины и смыслы, за которыми стремились герои Джека Лондона в свое Белое Безмолвие. Так всегда поступают люди, когда внешние ориентиры, осоловевшей цивилизации для них девальвированы. Так еще тысячи и тысячи людей будут поступать в будущем - будут стремиться в свое Белое Безмолвие, что б услышать себя и после принять решение - как жить. 

        В поиске себя, кого-то занесет в африканскую пустыню, кого-то в снега сурового севера, кого-то за монастырские стены, а кто-то в этих поисках себя, найдет косяк дури, или иглу героина. И каждому будет свое. Такие дела были у меня с морем и пустыней. С ними все было боле мене ясно. А вот с небом было сложнее. Его пустоту мне никак не удавалось заполнить. Вероятно, в небе есть свои смыслы и его нельзя заполнить индивидуальными, а только вмонтироваться своим нравственным законом в его великий закон. Оно жестоко мстит тем кто его не слышит..., да, да жестоко мстит тем, кто его не хочет слышать, а только все тянет и тянет его звездное одеяло на себя. Небо надо уметь услышать - у него есть свой голос. Я стараюсь его услышать и давно уже перестал шутить шутки с ним. Оно этого не любит. А если долго усердствовать в шутках с ним, то оно тоже может посмеяться в ответ. Так хорошо посмеяться, как умет смеяться тот, кто смеется последним... Да, да... Я перестал шутить шутки с небом. Мне известна его бескрайняя тяжесть, нависавшая надо мной своей пустотой, до недавнего времени. И везде, и всегда, и где бы я ни был, да в каких странах бы не ловил свою синюю птицу удачу за хвост, и на каких континентах не пытался укрыться от бессмысленности бытия, повсюду меня, непрестанно, как медный всадник, преследовало, вечно свинцовое, московское небо, под нависающей тяжестью пустоты которого, открылась таки, в конце концов, мне суть загадочной русской души. А суть такова - «Нет в жизни счастья, но не так нету, что б найти его. А так что нет, да и хер с ним»
Так вот - в один, по обычному, знойный дахабский вечер, я и был застигнут смертью врасплох, когда шел по набережной из Интернет кафе...

Саша - мой коллега и тоже инструктор катил по набережной, как принято в Дахабе - неспешно, коляску со своей годовалой дочерью.

-          Эй! - окликнул он меня.

-          Я обернулся.

-           Слышал? - спросил он

-          Что?

-           

-          Тот парень, что учился с тобой на дайв-мастера, сегодня утонул в Каньоне.

-           Серега?!

-          Да, да, Сергей, кажется. Точно - Сергей. Царствие ему небесное.

Это все, что он сказал и покатил коляску дальше. Его годовалая дочь пускала в каляске пузыри и смерти для нее не существовало. Для нее нет, но уже не для меня...
Смерть дайвера постоянно маячит у инструкторов в психологическом фоне, окрашивая его в нерадостные цвета. Если она пробивается из фона в сознание, то инструктора, коротко отшучиваются на тему..., используя спасительный цинизм как защитную реакцию, на манер врачей, но чаще просто молчат и ворочают эти нехилые гири в одиночку, в своем индивидуальном Белом Безмолвии. Разговоры о том, что если, в твоей группе... - не приводят к ответам, а только делают вопрос еще тяжелей. «Тот парень, что учился с тобой на дайв-мастера, сегодня утонул в Каньоне» - это все, что сказал мне Саша, потому, что инструктора почти никогда не говорят друг с другом о смерти.

         Вот так вот. Справа неспешно накатывал прибой, слева молчала пустыня, сверху, что-то еле слышно говорили звезды, а внутри моего нравственного закона появилась смерть дайвера, смерть человека которого я знал, и с этим что-то надо было делать. Убежать было уже нельзя - она стала реальностью. Я пошел в Лайтхаус.

        В Лайтхаусе меня встретила россыпь бессмысленности слов - «слышал?» - «слышал», «слышал?»- «слышал». В Лайтхаусе я встретил много растерянных людей, застигнутых врасплох, ищущих психологической разрядки в бессмысленных словах. Сказать мне им было нечего - я сам искал того, кто что-то мне скажет. Кто скажет? Говорят - ружье висящее на стене в первом акте пьесы, должно выстрелить. Ружьем, которое должно было выстрелить в моей пьесе должен был стать Товарищ Че. Товарищ Че остановился в Лайтхаусе. Товарищ Че - ныряет глубоко и отважно. Товарищ Че ныряет очень глубоко. Туда, где человек ближе к смерти, чем к жизни. «Вот» - подумал я - «вот он что-то мне скажет».
Я вспомнил, как однажды в чилауте застал разговоры Товарища Че со своими студентами технарями - это было в первом акте пьесы под названием «смерть дайвера».
- Вот у меня есть приятель, - говорил один из студентов, - Он ныряет рекриешнл, но потихоньку прикупает техническое оборудование. Я его спрашиваю - «зачем тебе?», а он мне говорит - «Вот когда я буду готов к техно - у меня все уже будет»
- Ага! - сказал тогда Товарищ Че, - И когда он решит, что он уже готов - это будет для него Судный День!

        И в чилауте все заржали. Такой вот гусарский там был бивуак.
Быть может технари знают что-то об этом ? Ведь отвоевывают они пространства у страха - метр за метром. Ведь поверяют они алгеброй план на погружение, гармонию своей личной свободы от смерти. Может они? В дверях «Русского клуба» я встретил Товарища Че, и я увеличил критическую массу бессмысленности:

-          Слышал?

-          Слышал, - сказал Товарищ Че совершенно без эмоций.

-          А я, понимаешь, учился с ним на дайв-мастера...

-          Да ты что?! - повысил он голос, но потом сказал просто - Царствие ему небесное.

И Че пошел к рисепшн что-то хлопотать про завтрашнее погружение, что означало - «Не-е, старик, ты давай сам со всем этим, давай сам...». Ружье не выстрелило... Я ушел в свою келью, растянулся на койке и стал слушать свое Белое Безмолвие, и голос звезд. Вспоминал твой нехороший случай, в Каньоне. Вспоминал дайв, когда троих из шести вдарил наркоз и я играл в игру Дед Мазай и зайцы, поднимая их по очереди. И вроде всех поднял. Но паника страшная вещь - глядя на это шоу, четвертый съел весь свой воздух. «Пятьдесят»- показывает он мне кулак. Его на октопус. Всем на всплытие. Всплываем. Кошусь на выход. Выходят мои дайверы. Один, два, три, четвертый у меня на октопусе. На пяти метрах вижу весь мой воздух уже тоже «пятьдесят». «Да что ж ты так дышишь то!». Своего наверх. Вишу на пяти метрах, считаю - двоих нет. Думаю -«Ну, что дайв-гид? Пятьдесят бар. Идем искать вниз? Если идем - арифметика такая - твои пятьдесят бар - это плюс-минус еще один, если там внизу все не просто. Ну, что идешь в минус, или останешься в плюс...? Ну, что... дайв-гид, герой, мачо-мэн, хозяин морей; король пляжных дискотек; авторитет чилаутов - идешь вниз, или нет?» Так я висел на пяти метрах несколько секунд, которые мне показались вечностью. Я не пошел вниз...

        Два дайвера вышли из другого выхода - я просто их не заметил, но я буду помнить эти свои секунды на пяти метрах, всегда. Ведь все-таки я не пошел вниз...
Я попытался заснуть, но не смог. Взял в руки книжку, но тут в дверь постучали. Это был Л.

-          Слышал?

-           Слышал.

И Л сказал, что не смог вести сегодня группу в Каньон.

-          Я не могу, понимаешь просто не могу. Как подумаю, что тут вот...

И что я должен был ему сказать, по вашему? Я не нашел слов. Я тупо, прочитал ему агитку из передовицы газеты «Правда дайв-гида»:

-           Теперь, после всего, что случилось, нам, дружище, надо думать о живых. А если ты, идя под воду с живыми, думаешь о мертвых - то ты в данный момент проф не пригоден. Когда мы идем с группой под воду, мы должны быть рассудочны и холодны, как кубик льда, падающий в стакан с кока-колой. Такие дела. А сейчас, прости - мне нужно спать. У меня завтра погружения.

Л. ушел. Я прекрасно его понял - почему он не смог пойти сегодня в Каньон. Дайв-гиды носят в себе тяжкую степень ответственности за чужие жизни. Они всегда на внутреннем взводе, готовые к нештатной ситуации под водой. Когда, если что случиться, то он - дайв-гид будет первой инстанцией, откуда помощь придет. Если придет...Под водой нет ни папы ни мамы, нельзя закричать - «милиция!», набрать - «911». Всегда, когда дайв-гид слышит нехорошую дайв-историю, всегда примеряет ее на себя. Не всегда находит ответ. Какой ответ? А такой - «я бы справился, все были бы живые». И когда нет у него такого ответа - дайв-гид боится идти под воду с группой.

      За месяц до случившегося, в Дахабе, была другая смерть дайвера, но лукавыми уловками нам удалось ее сделать абстрактной. Погибший был не из России и вроде, как это произошло не с нами. Погиб не вовремя дайва, а уже после дайва - пошел сноркелить, и тут, что-то случилось. И вроде, как не дайвер. «Не во время дайва..., не во время дайва...» - повторяли дайв-гиды, как заклинание эти спасительные слова. Наивно? Конечно да. Но наше дайв-гидское сознание всегда будет цепляться за любую обманчивую возможность, что б не сделать смерть дайвера реальностью. Смерть нашего, того, кого мы знали, ворвалась в сознание, застала нас врасплох, и каждый остался с этим один на один, в своем Белом Безмолвии.
       Я открыл отложенную книжку и прочел верхний абзац:

«Люди снуют взад и вперед, топчутся на одном месте, пляшут, а смерти нет и в помине. Все
хорошо, все как нельзя лучше. Но если она нагрянет, к ним ли самим или к их женам, детям,
друзьям, захватив их врасплох, беззащитными, какие мучения, какие вопли сразу овладевают
ими! Видели ли вы кого-нибудь таким же подавленным, настолько же изменившимся, настолько  смятенным? Следовало бы поразмыслить об этих вещах заранее... Если бы смерть была подобна врагу, от которого можно было убежать, я посоветовал бы воспользоваться этим оружием  трусов. Но так как от нее ускользнуть невозможно, ибо она одинаково настигает беглеца, будь он плут или честный человек, и так как даже лучшая броня от нее не сбережет, давайте научимся  встречать ее грудью и вступать с нею в единоборство. И, чтобы отнять у нее главный козырь, изберем путь, прямо противоположный обычному. Лишим ее загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом.» Мишель Монтень о смерти.

      Лучшим лекарем в мире считается время. Время прошло, закончился сезон. В Блю Холл, который в высокий сезон похож на метро в час пик, сегодня с утра ни души. Я один. Удивительно и символично. Завершив погружение, увидев тот самый «свет в конце туннеля», я разбираю снарягу. Подъезжает Д, со своими дайверами.

-          Ну? Как? - спрашивает она - Уже сходил?
Д волнуется. Она волновалась, когда писала мне план погружения. Девочки всегда волнуются.

-          Вот - говорю я и мы сверяем план и компьютер.

-          Ну, ты, прям, как литерный поезд - все точки пробил.

Д. улыбается. Я тоже улыбаюсь. Я гружу баллоны, снарягу, еду в Лайтхаус.
Думаю - « А зачем мне это было нужно? Этот сегодняшний Блю Холл?» И ответ сам собой мне приходит в голову - «Это потому, что тогда - на дахабской набережной, смерть дайвера стала для меня реальностью. Это что бы быть в себе уверенным и по азоту и вообще, что теперь я на несколько метров лучше готов к встрече с ней. Что б верить в себя, что уж на сорока-то метрах я справлюсь, и все будут живые... все будут живые...»