На Суше и на море-1978. М., Мысль, 1979

       На пирсе поселка Лиственичное людно. Кран плавно и бережно, словно хру­стальный сосуд, переносит глубоковод­ный аппарат «Пайсис» на воду. Гидро­навты с баржи удерживают его троса­ми, чтобы он не раскачивался. Плыву­щий в воздухе «Пайсис» с тремя иллю­минаторами кажется каким-то добрым сказочным существом. «Глаза» этого существа — укрепленные на кронштей­нах кинокамера и фотоаппарат, «уши» — гидролокатор, ноги — лыжи, клешня — манипулятор. Датчики позво­ляют определять температуру, соле­ность воды, количество кислорода в ней, скорость течения. Поступающую информацию обрабатывает бортовой компьютер. Я приехал к месту стоянки «Пайси-сов» с участниками всесоюзного сове­щания озероведов. Ветеран-гидронавт Владимир Сергеевич Кузин устроился прямо на стальных прутьях решетчато­го ограждения аппаратов и едва успева­ет отвечать на вопросы. Настоящая пресс-конференция на пирсе.

      Всех интересует название «Пайсис», выведенное на красных рубках аппара­тов. Слово это латинское и означает зодиакальное созвездие Рыб. Англий­скую же фонетику оно приобрело пото­му, что по заказу и под наблюдением советских ученых аппараты построены в Канаде. На береговой базе Института оке­анологии имени П. П. Ширшова кипит работа, гидронавты готовятся к переез­ду на новую стоянку, в поселок Боль­шие Коты. Упаковывают оборудование, хозяйственную утварь, спальные ком­плекты. Командир отряда Александр Подражанский в хлопотах, заботах, он рад, что отдал «на съедение» любопыт­ным Кузина и избежал атак многочис­ленных «интервьюеров». Но я все-таки иду на базу к Подражанскому.

     Он на ходу дает кому-то указания, и сразу чувствуется деловитость и соб­ранность этого невысокого человека в расстегнутой кожаной куртке. Лицо его скульптурно выразительно, словно от­полировано ветром, солнцем и спартан­ским образом жизни. И лишь вглядев­шись повнимательнее, замечаешь и сет­ку тонких морщин под глазами, и налет усталости. Он мягко, но решительно заявляет, что не имеет времени для разговоров ни сейчас, ни в обозримом трехдневном будущем. Но я не ухожу. Вид у меня, вероятно, страдальческий, и Подражан­ский, добрый и участливый человек, по-житейски просто сказал, что девять лет не был в отпуске, с того самого дня, когда начал обживать подводный дом «Черномор». Тут мне, наверное, и начали раскрываться характеры гидро­навтов, людей особого склада. В конце концов договорился с Подражанским, что приеду в Большие Коты.

   И вот я плыву туда на судне «Про­фессор Тасков» комплексной Байкало-Амурской экспедиции Института зем­ной коры. Начальник экспедиции Алек­сандр Алексеевич Бухаров свернул с оживленной морской трассы в поселок Большие Коты, чтобы просмотреть за­писанные на видеопленки погружения «Пайсисов». С ним на судне — кандидат геолого-минералогических наук из Ин­ститута геохимии Виктор Абрамов, пер­вым проводивший геологические съем­ки подводных каньонов Байкала при погружениях «Пайсиса». Мы сидим в командирском салоне. Бухаров рассказывает мне об экспеди­ции, о БАМе, о Байкале. Шевелюру ученого посеребрила седина, лицо спо­койно. Его рассказ дополняет эмоци­ональными   репликами  Абрамов. Бухарова внимательно слушает и сынишка Абрамова с такими же, как у отца, большими, черными глазами и не по годам басовитым голосом.

  Центральный участок БАМа — самый геологически сложный район Восточной Сибири, это своеобразные Байкальские Гималаи. Здесь в год реги­стрируется до 2000 больших и малых землетрясений. Я пытаюсь мысленно представить жизнь наблюдателей двадцати двух сей-смостанций вдоль трассы БАМа. Они работают по двое на высоте 1700—1900 м в условиях вечной мерзлоты и аль­пийского горного климата. Два раза в месяц забрасывают к ним дрова и про­довольствие на вертолетах. И нуждами этих членов экспедиции озабочен Бухаров.

—        Изучаем в сейсмическом отноше­нии    район     строительства     БАМа,— говорит    Александр    Алексеевич,— ве­дем геофизические наблюдения по изу­чению строения земной коры на Бай­кале,   даем   данные   проектировщикам, строителям.   Работы   океанологов   нас очень интересуют.

Худощавый человек в синих техасах и штормовке стремительно прошел вдоль борта. Абрамов шепнул мне:

—        Это Лев Мерклин, крупный спе­циалист по сейсмическому непрерывно­му    профилированию,    «отработал»    в океане 40 тыс. км профилей...

Чуть позже он присоединился к нам. Работы геофизического отряда экспеди­ции захватывающе интересны. Мерклин развернул карту Байкала и начал говорить о тектонических зонах, впадинах и живых разломах. Геологи­ческие термины были сухи, но я ощу­щал в них блоковский «жар холодных числ». Его концентрировал в себе сам Мерклин. Байкал — единственная в мире риф-товая структура, где сочленяется дно моря с сушей. Это полигон для иссле­дований, которые помогут сделать но­вые открытия в Мировом океане.

Вкратце о проблеме рифтов. По современным представлениям, верхняя часть земной коры — материки — покоится на плитах, которые «плава­ют» на каком-то субстрате. Сочленения плит в разрывах и есть рифтовые зоны. Есть гипотеза, что эти своеобразные морщины на лике Земли соединяются в единую сетку. Байкальская трещина в земной коре — единственный в нашей стране развивающийся рифт. Этому есть немало доказательств: за милли­оны лет накоплено немало рыхлых от­ложений, но озеро не мелеет, коренное дно его постепенно опускается, а бере­га   расходятся   на   10-—20   мм   в   год. Длина «славного моря» — 636 км, а раз­лом земной коры, частью которого оно является, протянулся на 1,5 тыс. км — от монгольского озера Хубсугул до Станового нагорья. Руководитель оке­анологической экспедиции Евгений Мирлин рассказывал:

— Байкальская расщелина ведет се­бя подобно океанам. В их рифтовой зоне формируется молодая кора, блоки ее растекаются, удаляясь друг от друга. Если подобное происходит и на Байка­ле, то тут сегодня можно как бы увидеть морские рифты такими, какими те были еще в зародыше. Цель экспеди­ции — отыскать элементы структуры озерного рифта, аналогичные океан­ским разломам.

Судно подворачивает к берегу, к затянутым мглой громадам гор, мощ­ным распадкам, одетым в леса склонам, к которым прилепился виднеющийся уже вдали поселок Большие Коты.

Причаливаем к пирсу. В Больших Котах живут и работают сотрудники биологической станции Иркутского университета, которые радушно встре­тили океанологов. Им отданы половина причала, лучшие апартаменты — прекрасное деревянное общежитие под сенью высоких кряжистых сосен и лет­нее туристическое кафе «Прожорливый гаммарус» (гаммарус — пресноводный рачок, обитающий в Байкале)... Узнаю, что название поселку дали деревянные арестантские сапоги — коты, и в мыс­лях сразу же возникает сложившийся еще в детстве образ песенного бродяги с Байкала.

Поднимаемся на деревянный настил пирса и через десять минут уже спуска­емся через рубку по лесенке в жилой, двухметровый в диаметре, отсек «Пай-сиса», половину которого заняла элек­троника. Бухаров, Абрамов с сыном, гидронавт Анатолий Сагалевич и я едва втиснулись в тесную сферу и сидим, прижавшись друг к другу. Сагалевич настроил экран телевизора, и мы с его помощью погружаемся в глубины Бай­кала у Лиственичного, следим за «сты­ковкой» двух «Пайсисов» в царстве тьмы. Мерцают огоньки на приборной доске, их изумрудные, рубиновые и янтарные отблески — в широко раскры­тых глазах Абрамова-школьника. Кто знает, может быть, это видеопогруже­ние решит судьбу мальчика, и он со временем станет исследователем вод­ных пучин. На следующий день у Больших Ко­тов вновь, как здесь выражаются, опошли вниз» гидронавты. Я отправля­юсь на судне сопровождения с кандида­том наук Анатолием Сагалевичем. Он обучался      искусству     пилотирования «Пайсиса» у канадца Стива Джонсона, два года прожил в Ванкувере и внес свою конструкторскую идею в оснаще­ние глубоководных аппаратов.

 Над Байкалом солнечно, но порыва­ми, то усиливаясь, то ослабевая, дует со стороны бирюзовых вершин хребта Хамар-Дабан один из главнейших бай­кальских ветров — култук. Это ковар­ный сырой ветер, предвестник дождей, он в любой момент может смениться дующим в противоположном направле­нии верховиком. Сталкиваясь в мощной схватке, два грозных гиганта рождают «толкуны» — волны, взлетающие греб­нями вверх. Сагалевич знает об этом и постоянно определяет ручным пеленга­тором местоположение «Пайсиса». По­могает ему Кузин. Он крутит верньер настройки приемника и шарит ультра­звуковыми лучами-сигналами по глу­бинам. Когда «Пайсис» запеленгован, в приемнике гулко и тревожно звучат сигналы. Их можно сравнить с ударами сердца, усиливаемыми фонендоскопом. Слушаешь сигналы пеленгатора, и ка­жется, что ощущаешь биение живого сердца Байкала. Все глубже и глубже уходят по каньону Жилище три гидро­навта, и через каждые десять метров давление возрастает на одну атмосферу. Сагалевич разговаривает с гидронав­тами по радио через главный пульт в рубке и миниатюрный ручной аппарат. Голоса из глубины звучат, рождая эхо, и это придает звуковому переговору нечто фантастическое, неземное.

В свободные минуты Сагалевич рассказывает мне об американце Скот­те Карпентере, который был и космо­навтом, и гидронавтом. Наступил такой день, когда он сказал: «Я все посмот­рел, что может увидеть землянин, могу заняться теперь цветами». И стал фер­мером. Сагалевич делает вывод:

— Символичный шаг. По себе знаю, что в глубинах моря шум листвы, голу­бое небо и белые облака приобретают особую цену для человека. Дороже стала, наверное, Карпентеру и возмож­ность испытывать радость общения с живой природой.

Кузин развесил сушиться легкий синтетический водолазный костюм, к которому прицепляет и отцепляет тро­сы при погружении и подъеме «Пайси­са», а потом с явным удовольствием сидит в этом страшноватом, черном, чешуйчатом с блестками одеянии на рубке, позируя многочисленным фото­любителям, когда «Пайсис» транспор­тируют к месту погружения. Кузин слазил в трюм, по-домашнему расположился на палубе с двумя ка­стрюлями и со сноровкой старого холо­стяка чистит картошку: пора обедать. Я помогаю ему. Кузин начинал когда-то с подводного спорта, с увлечением проек­тировал по вечерам и ночами с Алек­сандром Подражанским подводную станцию «Черномор», первый же с дру­гом юности и с Анатолием Сагалевичем освоил аппарат «Пайсис». На воде часы летят незаметно. Вот и возвращаемся на базу.

В предзакатный час у общежития состоялся волейбольный матч. «Мор­жи» во главе с Александром Подражан­ским спустились к Байкалу поплавать. Спортивный режим естествен для эк-спедиционников, многие из них разряд­ники, почти все водолазы-спортсмены. После физкультпаузы несколько че­ловек пошли вновь на пирс, к «Пайси-сам». За три дня я не услышал почти ни одного приказания Подражанского подчиненным. Необходимые для каждого гидронавта черты — увлеченность ра­ботой, целеустремленность, умение сос­редоточиться на своем деле.

До полуночи пробыл я на барже, где «спят» «Пайсисы». Неутомимый Рулев раньше двенадцати не уходит отсюда. Он подтягивает крепежные винты аппа­ратов, прокачивает масляную систему. Тут же рядом и Кузин. Нужно обду­вать, сушить «Пайсис» особым прибор­чиком, заряжать аккумуляторы, зака­чивать воздух в системы, проверять гидронасосы. Как и в любом сложном устройстве, в «Пайсисе» нередко что-нибудь выходит из строя. На этот раз барахлит антенна, и Кузин осторожно и чутко простукивает ее чем-то тяжелым под добродушное подтрунивание аса ре­монтных работ Володи Шмелева. Мастерскую его на барже зовут «шмелевкой», тут в идеальном порядке разложены сверла всяких размеров, ключи, молоточки. В этот вечер хозяин ее работал за выносным верстачком. Он склонился под световым колпаком над деталькой гидролокатора. Подтачи­вает ее напильником, что-то размечает на бумаге линейкой и карандашом и сует его, как завзятый столяр, за ухо, под пышные кудри. У электрического фонаря вьются облаком светолюбивые насекомые, они создают нимб вокруг головы экспедиционного умельца, кото­рый, по словам товарищей, может под­ковать блоху.

Не отрываясь от дела, Шмелев нето­ропливо рассказывает, что родился за Полярным кругом, в городе Салехарде, что жизнь его давно связана с тран­спортом: в детстве доводилось гонять оленей, в армии служил в авиации, работал помощником машиниста тепло­воза, кочегаром на паровозе в железно­дорожном цехе «Уралтяжмаша» в Свердловске. Учился в медицинском институте, но не кончил курса.

— Хотелось лечить людей, а лечу подводные аппараты,— говорит он,— и это переросло в призвание, в главное дело жизни.

А с пилотом «Пайсиса» Сергеем Суконкиным мы разговорились на сле­дующее утро, когда гидронавты начали готовить к спуску на воду один из двух аппаратов. Отец его, видный энергетик, строивший ГЭС у Волгограда и в Асу­ане, хотел, чтобы сын пошел по его стопам, но Сергея потянуло в Институт океанологии, он участвовал в создании сложных комплексов для морских под­водных работ под руководством миро­вого авторитета в этой области Павла Боровикова. Работа была увлекательна и интересна.

«Лирические» разговоры занимают минуту-две, и снова внимание всех пилотов обращается к «Пайсису». Аппа­рат уже подают по рельсам под стрелу подъемного крана. Сегодня на дно Бай­кала уходят самые молодые в отряде: командир экипажа Алексей Рулев, вто­рой пилот Евгений Чернов и наблюда­тель, старший научный сотрудник био­станции Вячеслав Максимов. Это пер­вый биолог, спускающийся в глубины Байкала на «Пайсисе».

—        Аппарат   готов   к   задрайке   лю­ка,—передал по связи Рулев.

В створе каньона Жилище «Пайсис» погружается в воду. Исчезает яркая, как коралл, алая рубка. Колышется зеленовато-небесная гладь озера. Над Байкалом ослепительно светит солнце. Тишина, абсолютный штиль. Повер­хность озера отливает шелком и кажет­ся туго натянутой, как купольное по­лотно парашюта. Максимов, который родом из этих мест, говорил мне, что это настоящий праздник света и лучше в Больших Котах бывает разве что зимой, когда вот так же сияет солн­це и прозрачна голубизна небосвода, а лес на склоне кажется черным, как тушь.

... За иллюминаторами—зелень сия­ющих в лучах солнца вод. Аппарат входит в облако планктона. Перелива­ется, дрожит живая сетка серебряных точек. С глубиной краски меркнут, сереют, словно в зимние сумерки. И снизу вверх на подводный аппарат, на иллюминаторы обильно летят снежинки планктона, корабль как бы парит в густом снегопаде. Словно завывает вьюга в трубе — это звук от трения аппарата о воду. В него вплетается воющее гудение гироскопа. Постоянно шумят приборы. Давление на сферу растет, прямо-таки физически ощущает экипаж многотонную толщу воды над собой. На глубине 140 м «Пайсис» уже объят чернильной тьмой. Мощные под­водные светильники выхватывают новое облако. Все движется, живет, вьется. Так хороводят в темную августовскую ночь под фонарями рои насекомых.

— Потрясла   меня   мозаика,   пятни­стость   в   распределении   планктона— коловраток,     простейших    ракообраз­ных, которые держатся своими сообще­ствами,— рассказывал   мне   по  возвра­щении из  «полета»  в водных пучинах Максимов.—Все разграничено по сфе­рам. Вместе с облаками планктона ко­чуют и рыбы. Открывались тайны Бай­кала, то, что можно было только пред­полагать. Планктон простирается до самого дна. О безжизненности глубин и тем более о некой устыне нет и речи. С двухсот метров стали попадаться круп­ные формы рачка-гаммаруса; Глубоко водные байкальские рыбы голомянки отдыхают вниз головой. Увидели мы и как пикируют  они на дно, взрыхляя серо-зеленый ил. Голомянки — насто­ящие пахари дна, дающие толчок жиз­ни, движению бактерий, процессам кру­говорота органики. Меня как гидро­биолога волнуют проблемы  очистки промышленных стоков на Байкальском целлюлозно-бумажном комбинате.

      Раньше я думал, что на дне озера у берегов этого предприятия все время растет количество химических сбросов. Сейчас открылись зримые, реальные образы жизни глубин. Куча бактерий набрасывается на чужеродную массу и начинает сражение с ней. И нам, гидро­биологам, нужно научиться помогать Байкалу в этой благородной его битве за кристальную свою чистоту.

     Десять лет изучаю я рыб, и предста­вители одного вида казались мне одина­ковыми, «на одно лицо». И вдруг по-новому увидел голомянок — прозрачных рыбок с темными головами и вырази­тельными большими глазами. Каждая из них неповторима по осанке, форме и даже взгляду. Среди них есть хищные, миролюбивые, любопытные, безразлич­ные, агрессивные. Но все были в дви­жении, все жили. Мы чувствовали себя плавающими в аквариуме, словно сами были частицами гидросферы. Постепен­но осваивались мы в чудесном мире глубин, мире звуков и волн сжатия. Охватывала гордость за человечество, за гений, создавший этот умный под­водный корабль. Люди заселили сейчас практически всю сушу. Они живут даже на айсбер­гах. Жак-Ив Кусто заметил однажды, что и в водных глубинах до 60 м становится людно. Владимир Иванович Вернадский говорил, что человечество вступило в новую эру взаимоотношений с природой—ноосферу, царство разу­ма. Максимов почувствовал это очень остро в «Пайсисе», паря над дном Байкала.

...Глубина 250 м. Привычно «дири­жируя» тумблерами, кнопками и ры­чажками, Алексей Рулев спланировал на гребень крутой стены каньона. Евге­ний Чернов откачал воду до нулевой плавучести «Пайсиса», который завис над пропастью и стоял на грунте одной лыжей. Гидронавты решили пообедать. Ели бутерброды, запивая их кофе. Иг­рала музыка, толкались в иллюминато­ры голомянки. Вновь включены электродвигатели, заурчали насосы, заполняя емкости за­бортной водой. Глубина 330 м. «Пайсие» быстро идет вниз. Алексей Рулев не раз спус­кался на морское дно в недавние сту­денческие годы с аквалангом и всегда держался настороженно в водных пучи­нах. В защищенном от чуждой среды «Пайсисе» он чувствовал себя поспо­койнее, хотя ощущение повышенной опасности было столь же острым.

— Женя, вижу  грунт,— возбужденно воскликнул Рулев, стоя на коленях на специальной подушечке в командирском углублении на дне аппа рата. Чернов и Максимов лежали на боковых скамейках и глядели в свои иллюминаторы. Лицо второго пилота было спокойным, он среагировал мгно­венно и затормозил аппарат. Максимов уже отметил про себя невозмутимость самого молодого пило­та отряда. Казалось, он с пеленок только тем и занимался, что водил глубоководные аппараты. 550 м. Выходы материковых горных пород. Словно серебряные монеты, све­тятся на выступах бляшки губок — простейших организмов Байкала. 

      Ученые считали, что губок и водорослей нет на глубине более трид­цати— сорока метров: туда не проникает необходимый для фотосинтеза свет. И вот — пожалуйста! Значит, здесь, на дне, в кромешной тьме идут неизве­стные нам пока процессы синтеза. Губ­ки питаются, фильтруя влагу, вся тол­ща озера самоочищается.      Максимов рассказывает об увиден­ном по радиосвязи руководителю погру­жения Подражанскому. Мы все на суд­не сопровождения слышим радость пер­вооткрывателя в голосе гидробиолога. «Чудесно, чудесно вокруг»,— несется к нам сквозь водные толщи. «Пайсис» поднимается вверх, как дирижабль, в полутора метрах от верти­кальной стенки каньона, освещая ее прожектором, опускается в пропасть, на дне которой вьется «каменная речка» осыпи из окатанной гальки. Встречаются гротики, у входа держатся флегматичные бычки-широколобки. Поводят усиками - антеннами гаммарусы.

      Максимов бросает взгляд на Рулева. Тот мыслями далеко за пределами аппа­рата, восторженный и торжественный. Одними чувствами с экипажем с первых минут спуска под воду живет и руководитель погружения Подражан-ский, береговая база, судно сопро­вождения. Все они объединены в единое целое трепетными импульсами радиосвязи. Разговаривает ли Подра-жанский телеграфно-лаконично с «Пай-сисом», гулкая сфера которого и без того наполнена шумами приборов, гля­дит ли, прищурив глаза, в надводные дали, ходит ли нервно по судну, броса­ется ли вдруг с борта остудиться в Байкал, его не покидает тревога за судьбы товарищей, работающих в без­дне вод. После до предела спресованно­го рабочего дня он спит глубоко, без сновидений, и это уже профессиональ­ное. Долго шел он к этим байкальским будням. Надо было готовить гидронав­тов для «Пайсиса», и он их готовил с Кузиным и Сагалевичем в «школе» на берегу Черного моря. Надо было упа­ковать 75 ящиков оборудования для «Пайсисов» и перебросить их на Бай­кал, решить вопросы с жильем, бытом, согласовать программу работ, привести их в соответствие с законами водного транспорта. Надо было несколько меся­цев мыслить категориями монтажных и демонтажных работ, тоннами грузов, накладными и тому подобным, чтобы опуститься на глубину 1410 м с Сагале вичем и байкальским водолазом Нико­лаем Резенковым, ощутить в себе мощ­ный эмоциональный подъем, руково­дить действиями отряда гидронавтов и без остатка отдаваться любимой работе. Опасной работе.

Мы сидим с Подражанским на крышке трюма.

—        Какие      опасности     поджидают гидронавтов   в   глубинах? — спрашиваю я. Он гладит короткие седоватые воло­сы, долго молчит и говорит внезапно, глядя куда-то вдаль:

—        Долго     о     них     рассказывать. Страшновато     бывает.     Разгерметиза­ция— гибель.  Врезаться в скалу тоже можно   запросто.   Придавит   скальным обломком, если сорвется он с мутьевым потоком, тогда застрянешь в каньоне. Клешню зажало—еще есть выход. Ее можно автоматически обрубить, обру­баются  и  двигатели.   В   «кастрюле»  у рубки лежит двухкилометровый  аварий­ный   трос,   чтобы  «катапультировать» его наверх...

     Разговоры с руководителем отряда глубоководников лишний раз подтвер­дили: необычна среда, в которой фор­мировались и формируются характеры гидронавтов, фанатично влюбленных в свое дело людей. Но вернемся в глубины Байкала, к экипажу «Пайсиса». Максимов ощутил, как что-то давит на грудь, стало тяжело дышать. Изли­шек углекислого газа ощутили и пилоты.

—        Женя,      подбавь      кислорода,— скомандовал Рулев. Максимов не отрывался от иллюми­натора. В голову ему приходили мысли о товарищах, с которыми от чувствовал в эти минуты духовное родство. Он изо дня в день общался с гидронавтами на земле, стараясь чем-то помочь им. Вы­звался дежурить ночами в дизельной, давая энергию на баржу с «Пайсисами». Замечал, как устало шагали ребята в напряженные дни с пирса, и сейчас воочию видел их занятыми своим делом. Манипуляторы захватывают образ­цы губок и нежной светло-розовой планарии. «Пайсис» идет вверх над «камен­ной речкой». На склонах каньона ясно видны трещины, следы свежих тектони­ческих подвижек. Максимов говорит пилотам: "Правы геологи — живой склон... " В   «Пайсисе»  было холодновато.  У Максимова мерзли ноги. Он поеживал­ся от попадающего за шиворот конден­сата. И только Рулев до сих пор еще ощущал после погружений с акваланга- ми необычный комфорт в аппарате. В толще воды зазеленели, заплясали лучи солнца. Близость земли вызвала прилив радости у Максимова. Одновре­менно вспыхнуло и сожаление, что погружение так быстро закончилось. Он посмотрел на часы. Прошло восемь часов. Но они пролетели мгновенно. Это испытывают все, кто работает в «Пайсисах». В «гидрокосмосе» биоло­гические часы отключаются...

       Все население поселка — взрослые и дети — пришли встретить своего гидро­навта. Это было неожиданностью для Максимова. На пирсе гулко и возбуж­денно зааплодировали, когда он вылез из аппарата. Лицо его было бледным и растерянно-счастливым. Максимов, пошатываясь, шел по земле в серой капитанской фуражке, из-под которой выбивались черные куд­ри. Он сразу же отправился в дизель­ную, чтобы дать гидронавтам электри­чество. Потом натопил еще баню, до­стал футбольный мяч, купил бутылку шампанского и повел Чернова и Рулева в заросли дикой малины.

— Где вы еще отведаете такой яго­ды?— возбужденно говорил он.  А когда на озеро пал белым снегом вечерний туман, открыв панораму вы­росшего словно бы на глазах хребта Хамар-Дабан, спустился к берегу и пошел вдоль Байкала по песчаной троп­ке. Остановился у раскидистых сосен. Растворился в темени лиловый Ха­мар-Дабан на противоположной сторо­не. В глубокой черноте неба звезды сияли с острым кристаллическим блеском. И Максимов все смотрел и смотрел в небесные дали. В берег у пирса ткнулась лодка, это пришел на «конверте» под двумя мото­рами сотрудник лимнологического ин­ститута в Лиственнчном Юрий Фиалков, который готовился продолжать обсле­дование каньона Жилище с «Пайсиса». Он рассказывал о своем коллеге-рыбнике Геннадии Сигилеве, который с увлечением помогал ему в интерпрета­ции добытых со дна Байкала фактов. Чуть-чуть биологии к гидродинамике Фиалкова, и прибрежный склон превра­щался в «живой водный организм». Каньоны в новой трактовке — артерии наносов. Они приурочены к разломам и впадинам, где мыли в прош­лые века золото, и это должно заинте­ресовать геологов. Фиалков подчерки­вал, что строители должны возводить морские сооружения в зоне накоплений наносов, что опасно брать для стро­ительства гальку на пляжах, ибо она гасит волны...

     Многим специалистам дали пищу для размышлений исследования «Пайсиса». Биологическая   станция   в  Больших Котах была в ведении директора Инсти­тута биологии Иркутского университета Ольги Михайловны Кожовой. Здесь она и появилась рано утром. Невысокая, быстрая и подвижная, она в течение часа обошла лаборатории и вскоре уже на­блюдала с пирса за подготовкой к спуску на воду «Пайсиса». Легкий ветерок обве­вал ее точеное лицо. Ольга Михайловна волновалась. Она несколько раз устремляла взгляд к кон­торе биостанции, к поляне среди редких кустистых сосен, к ее подстриженной траве, розовым астрам и строгому обе­лиску на могиле ее отца, к медно-бронзовой лодке с парусами на вершине этого обелиска.

     Михаилу Михайловичу Кожову, известному исследователю Байкала, не суждено было увидеть, как первая из женщин — его дочь, поднималась по приставной лесенке в яркую рубку под­водного «планера» с электронным моз­гом, который пришел на смену его лодочке. Я долго следил за красной рубкой «Пайсиса», уходившего на буксире к месту погружения. ...Через несколько дней уезжаю из поселка. Прыгаю с пирса на катер и машу рукой Рулеву, Подражанскому, другим гидронавтам. И ловлю себя на мысли, что с нетерпением буду ждать теперь известий об их работе в Атлан­тике и Тихом океане...