Стенюи Р. Концы в воду.

Ежегодник «На суше и на море» 1978. М, Мысль,1979. Пер.Б.Тишинского 

Почему я стал искателем сокровищ? Вопрос может показаться праздным — сегодня соленый вкус приключений привлекает на дно океана множество людей во всем мире; в одних Соединенных Штатах этому занятию посвящают свой досуг почти три миллиона человек. Но кладоискательство как профессия? У серьезного читателя это не может не вызвать снисходительную улыбку. Вот уже двадцать лет я веду розыск в тиши библиотек и архивных хранилищ, листаю старинные судовые журналы, испи­санные выцветшими чернилами, покрытые пятнами от когда-то пролитого рома; разворачиваю ломкие морские карты, раскрашен­ные вручную розами ветров и фигурками дельфинов; разбираю рапорты, которые два века назад писал дрожащей рукой капитан, объясняя суду, каким образом шторм и «божий промысел» погубили его корабль, несмотря на храбрость команды и навигаци­онное умение; расшифровываю описи, заполненные таинственны­ми аббревиатурами переписываю счета, где длинными столбцами значатся сундуки с казной, ларцы с драгоценностями, ящики с серебряной посудой...

Стоя перед стеллажами в подвалах хранилищ документов Испании, Франции, Англии, Бельгии или Голландии, я ощущал во рту один и тот же вкус времени. И на свет я извлекал одни и те же истории, рождавшие в воображении феерические картины кораблекрушений и кровавых битв. Сокровища редко когда приносили счастье их обладателям. Вот этот капитан пиратского брига был убит выстрелом в лицо, когда высаживался на пустынном (как ему казалось) островке Карибского моря. А этот погиб во хмелю, заколотый кинжалом в спину; его голова три дня и три ночи красовалась на кормовом флагштоке фрегата королевы Великобритании. Где-то между Ри­мом и Карфагеном пошло ко дну судно вандалов, груженное бес­ценными статуями...    

Кто-то кашляет за спиной. Я вздрагиваю. В читальном зале немного людей. Пожилой господин отыскивает смысл жизни в писаниях византийских мудрецов; двое студентов со скучающим видом листают манускрипт—тему своей курсовой. Каждый при­шел сюда за своим.

—            Простите, мосье, вы не помните дальнейшей судьбы Бенито
Бонито по прозвищу Кровавый Меч?
Пожилой господин иронически поднимает бровь.

—          Боюсь, не смогу вам помочь. Может, имеет смысл посмот­
реть продолжение в кино?
Ну конечно, это же серьезные люди: Для них мои розыски—  забава, сплошное кино...Я заполнял кипы блокнотов выписками из подлинных донесе­ний, казначейских ведомостей, докладов и выводов комиссий, эдиктов королей, судебных приговоров и писем родным. Я беседовал или состоял в переписке с большинством из ныне живущих профессионалов подводных поисков; мы проговаривали ночи напролет и обменивались посланиями такой толщины, что разорялись на почтовых марках. Впрочем, почтовые расходы — это только начало разорения кладоискателя: рано или поздно охотник за сокровищами оказывается совсем без гроша. Схему событий исчерпывающе изложил мой друг Жак-Ив Кусто:«Не могу вообразить большей катастрофы для честного капитана, нежели открытие подводного клада. Для начала ему придется посвятить в дело свой экипаж и гарантировать каждому причитающуюся долю. Затем, разумеется, он потребует от всех обета молчания. Но после второго стакана, выпитого третьим марсовым в первом же бистро, тайна станет всеобщим достояни­ем. На этой стадии, если капитану удастся поднять золото с затонувшего испанского галиона, наследники королей и конкиста­доров» извлекут из домашних захоронений замшелые генеалогиче­ские древа, чтобы потребовать по суду свою долю, и немалую. Правительство страны, в чьих территориальных водах окажется находка, наложит на нее эмбарго. И если в конце концов после долголетнего судебного крючкотворства несчастному капитану все же удастся привезти домой несколько дублонов, в него мертвой хваткой вцепится налоговый инспектор — и это уже до гробовой доски. Представьте теперь, как этот человек, потеряв­ший друзей, репутацию и судно, будет проклинать разорившее его золото».И все же мой выбор сделан.Клад — понятие относительное. Для археолога медная пуговица или мушкетная пуля подчас важнее сундука с монетами. Отыски­вая реликвии, я меньше всего думал об их рыночной стоимости. Вместе с глотком воздуха, доходившим до меня с поверхности, Я жадно вкушал на дне свободу, меня охватывало пронзительное чувство настоящего дела. О нескольких попытках, дающих представление о моей работе, я и хочу рассказать. Подлинная история «сокровищ Роммеля».

Чтобы заполнить страницы в пустой сезон летних отпусков, иллюстрированным журналам нет надобности прибегать к услугам лохнесского монстра или тайнам «Бермудского треугольника». С 50-х годов у них есть тема, гарантирующая читательский инте-58  рее,— «сокровища Роммеля». Сам я до встречи с лордом Килбракеном знал об этих сокровищах только то, что писалось в рубрике сенсаций выдум­щиками-журналистами; был еще фильм «Монокль», где показыва­лись страсти-мордасти, никак не способствовавшие восприятию всерьез данной истории.

Вкратце она сводилась к следующему. Африканский корпус Роммеля, продвигаясь во время войны по Северной Африке, награбил несметные сокровища—золотые слитки, валюту и про­изведения искусства из музеев захваченных городов. В 1943 году эсэсовцы погрузили эти ценности в шести больших бронирован­ных контейнерах на суда и отправили из тунисского порта Бизерта в Аяччо на Корсике, откуда их должны были перепра­вить с морским конвоем в Италию. Но налетевшая американская авиация потопила немецкие корабли. Эсэсовская охрана решила спрятать сокровища в подводной пещере у корсиканского побе­режья— в бухте Сен-Флоран, по одним сведениям, или возле восточного берега на глубине пятидесяти пяти метров — по другим.

В 1948 году на Корсике появился бывший эсэсовский фельдфе­бель Петер Флейг, незадолго до того освобожденный из лагеря для военнопленных. Он заявил, что принимал участие в затопле­нии ящиков с сокровищами. Целый месяц Флейг нырял в указанных местах, пока не кончился отпущенный французским военно-морским министерством кредит в миллион франков. Ниче­го не было найдено. Сам Флейг, обвиненный в мелком мошенниче­стве, провел два месяца в тюрьме Бастии. По выходе оттуда он был украден мафией. Главари мафии пытками вырвали у него точные сведения о сокровищах, после чего Флейг как в воду канул (возможно, в буквальном смысле слова).

Несколько экспедиций, занимавшихся поисками после Флейга, закончились полным фиаско. Осведомленные лица утверждали, что в этой серии неудач видна рука мафии, тем паче что каждый раз кто-то из искателей погибал. Так вот, во всей этой истории, писаной и переписанной сотни раз, где каждый автор добавлял своего перца в соус — то «немку-блондинку», то «Кончетту-корсиканку», то группу неона­цистов,— все или почти все было выдумкой.   Джон Годли, третий ирландский барон Килбракен, журналист и путешественник, автор множества статей и десятка книг, в середине 50-х годов приехал на лето в Аяччо. В первый же вечер хозяин гостиницы рассказал ему о спрятанных здесь, на Корсике, «сокровищах Роммеля». Килбракен запросил один американский журнал, не заинтересует ли его данная тема. Журнал прислал «добро». Полтора месяца Килбракен собирал по кусочкам сведе­ния, которые если и не позволили пролить полный свет на события, то по крайней мере выявили главные его этапы. Он беседовал со всеми людьми, бывшими в контакте с Флейгом; бродил по кабачкам в крохотных портах побережья; интервьюировал судейских чиновников и тюремных надзирателей в Бастии; нашел водолазов, которых экспедиции нанимали для подводных  работ.   Наконец в   1961  году он обнаружил Флейга! Да-да, того самого Флейга, который «исчез» тринадцать лет назад, а теперь спокойно жил в тихом немецком городке на Рейне, вдали от мафии и журналистов.

Джон Килбракен поведал историю американцу Эдвину Линку. Л инк внимательно выслушал его и ответил «нет».

С вашими сведениями и моим снаряжением нам предстоит искать иголку в стоге сена. А в данном случае у нас еще завязаны глаза и на руки надеты боксерские перчатки. Немного терпения. В   следующем  году  я жду новый чувствительный магнитометр «Протон», который готовит для нас профессор Грей из Эдинбург­ского университета. Думаю, это как раз то, что нам нужно.

Килбракен не стал настаивать. Он знал, что за плечами Эдвина Линка богатейший в мире опыт по обнаружению затонувших судов. Его тридцатиметровая яхта «Си Дайвер» («Морской ны­ряльщик»)— первое судно, задуманное и построенное от киля до клотика как поисковый корабль для подводной археологии,— представляет собой плавучую электронную лабораторию.

Эдвин Линк — поразительный человек. Когда его маленькая фабричонка по выпуску механических пианино оказалась разорен­ной звуковым кинематографом, он переключился на авиацию и разработал несколько приборов для слепых полетов. Но самым его знаменитым изобретением стал «Линк-трейнер» — тренажер для пилотов, на котором летчики во время второй мировой войны проходили ускоренный курс подготовки. Сегодня все пилоты реактивных лайнеров начинают обучение на «Линк-трейнере», а астронавты моделировали на нем приближение к Луне.

К середине 60-х годов, когда Линк оставил дело, созданная им компания насчитывала 16 тысяч служащих. С тех пор он плавал с женой по морям на «Си Дайвере», посвятив жизнь подводной археологии и созданию новых технических средств для жизни человека под водой. Джон Килбракен все это знал. Знал он и то, что сами по себе сокровища не аргумент для Эда Линка. Поэтому он поставил вопрос в другой плоскости:

Когда вы получите магнитометр Грея, вам ведь захочется его  испытать,   не так ли?  Вот  я и подумал, «не окажутся ли корсиканские воды идеальным местом для полевых испытаний...
Там может оказаться уникальный подопытный материал.

Эд улыбнулся: «О'кей, уговорили. Скажите своим людям, что в следующем году мы прибудем на две недели на Корсику».  Подлинную историю сокровищ Джон рассказал мне ночью в каюте «Си Дайвера», когда мы шли из Монако в Бастию. 

- Как   вы   уже   знаете,   «сокровища   Роммеля» — вовсе   не сокровища Роммеля. А Петер Флейг—не Петер Флейг. Но бог с ним, станем называть его так. В 1947 году Флейг сидел в лагере Дахау, где американцы держали эсэсовцев и военных преступни­ков. Там же был и некто Шмидт. Во время кампании в Северной Африке   он   возглавлял   особую   моторизованную   команду   СС, следовавшую за Африканским корпусом Роммеля, но подчинявшу­юся лично Гиммлеру. В ее задачу входил методический грабеж банков, музеев и ювелирных магазинов в оккупированных немца­ ми городах. В конце кампании, когда союзники прижали немцев к морю, а связь с Гиммлером была потеряна, оберштурмбанфюрер Шмидт, шеф «девизеншуцкомандо» — «команды по охране ценно­стей»,— стал действовать по собственному усмотрению. Он разде­лил сокровища на три части. Одна была переправлена и спрятана в Австрии, другая — в Италии возле Виареджо, наконец, третья — невдалеке от Корсики. Джон выпустил клуб дыма из своей трубки.   В лагере Дахау Шмидт предложил Флейгу поменяться с ним документами — они слегка походили друг на друга. Фельдфебеля Флейга   ожидало   освобождение,   а   выдачи   Шмидта   требовало польское   правительство,   чтобы   судить   за   массовые   убийства мирного   населения. Его   ждала   виселица,   никаких   сомнений. Взамен Шмидт должен был передать Флейгу три точных  карты с обозначениями трех тайников. Флейг согласился и взял карты, но в   этот   самый   момент   Шмидта   неожиданно   увезли   из   Дахау. Надеюсь, что возмездие нашло его.   А Флейс?   Наш Флейг справедливо решил, что может обменять часть сокровищ  на быстрое  освобождение.   Он  вступил в контакт с капитаном американской армии Брейтенбахом, которому передал две  карты  с   пояснениями  Шмидта.   Брейтенбах   сел   в джип и помчался в Австрию. Там в горах над Зальцбургом в сенном сарае он  обнаружил тайник  с  музейными полотнами.  Находка была передана военным властям. Этот факт мне официально подтвердили в Пентагоне. Затем Брейтенбах отправился в Виареджо, где, по данным Шмидта, были запрятаны деньги из банковских резервов. Все   оказалось   точным.   Я   получил   фотокопию  официального доклада Брейтенбах а.Только на этой стадии рассказа Джона я поверил в существо­вание сокровищ, поверил по-настоящему.   Выходит,   если  два тайника  оказались подлинными,  есть шанс, что и третий не миф?   Да.  Почему Флейг оставил для себя именно его? Думаю, потому,   что  сбыть  картины  известных  мастеров  трудно—они фигурируют  в  каталогах.   Банковские  билеты могли оказаться девальвированными или фальшивыми — нацисты печатали фаль­шивые доллары и фунты стерлингов. А на дне у Корсики лежит золото. Оно во все времена было и остается золотом.Килбракен продолжал:Флейг   прочитал   мои   статьи  и  через   посредство   своего адвоката д-ра Герта Феллера предложил свидеться. Но при первой встрече он нес всякие небылицы. Например, что сам присутство­вал  при  затоплении контейнеров,  хотя на руках у меня была справка, что в 1943 году он находился в госпитале в Кракове. Флейг   никому  не  верил,  даже  своему  адвокату.   Только  ваше письмо   Эду   Линку,   которое   я  показал ему,  подвигло  его  на признание. В этом письме я излагал Эду подробный план подводных поисков. Кроме того, Флейг, очевидно, узнал о моей успешной экспедиции в Ирландии, где я нашел «Хирону». Соединение наших имен свидетельствовало о том, что на сей раз речь идет о серьезном начинании. Вы  считаете,   что  в   сорок  восьмом  году,  когда Флейга выпустили из лагеря и он приехал на Корсику, его попытка была мистификацией?   Уверен. Он нырял под надзором французов, его участие в поисках не было оговорено никаким контрактом. В случае удачи он мог рассчитывать на жалкие крохи, подачку. И он намеренно врал.   Двадцать три дня подряд он опускался в месте, ничего общего не имевшем с подлинной «точкой». Потом произошла эта история с судом: Флейга вдруг обвинили в краже кинокамеры. Не знаю, была ли кража в действительности, или, как утверждает Флейт,   французские власти  захотели отомстить ему,  но  факт остается фактом—два месяца он отсидел в камере. Я достал в полицейском архиве копию приговора, тут все правда. Там же, в камере, он познакомился с корсиканским водолазом Андре Маттеи, задержанным за контрабанду.   Когда же Флейга украла мафия?Выйдя   из тюрьмы,  он поселился  в дешевом  пансионе в Бастии. В декабре он сказал хозяйке, что едет в Поретто, где жила семья Маттеи. Больше его не видели. Но об этом эпизоде Флейт   хранит   гробовое   молчание...   Ну   а   продолжение   было таково. В  1952 году водолаз из Бастии по имени Анри Элле и адвокат Канчеллиери зафрахтовали яхту «Старлена», чтобы про­ чесать возможное место затопления сокровищ. Но при выходе из порта «Старлену» пропорол лайнер, почему-то отклонившийся от курса. Я говорил с очевидцами, они до сих пор не могут прийти в себя от изумления. Следующей весной Элле зафрахтовал другую яхту—«Романи Мейд», но она так и не пришла на Корсику. По официальной версии—поломка мотора... Через несколько меся­цев  Элле погиб при невыясненных обстоятельствах под водой. Адвокат Канчеллиери повел переговоры с несколькими фирмами водолазных работ, но ни одна не взялась за поиски. Во время поездки  в Италию  машина адвоката вдруг потеряла на шоссе управление и врезалась в заводскую стену: Канчеллиери погиб на месте.   Все складывается один к одному...   Именно. Слушайте дальше. В один прекрасный августов­ский вечер 1961 года Андре Маттеи, напившись в стельку, заявил во   всеуслышание  в   баре   Бастии,   что  он   «засек»   нацистские сокровища. В ту ночь он не вернулся домой, А три дня спустя его тело, прошитое автоматной очередью, было найдено в зарослях возле Проприано... Вот пока все.

   Гуд найт, Джон.

   Гуд найт, Робер.

...18 апреля 19... года нас было десять человек семи националь­ностей на борту «Си Дайвера». Адвокат Феллер приехал один — у Флейга были веские причины не показываться на Корсике. Собственно, его присутствие и не было обязательным: Флейг ведь не участвовал в затоплении клада. Феллер привез кусок немецкой гидрографической карты со схемой и пометками, сделанными военным преступником Шмидтом. Помимо этого адвокат имел при себе шесть килограммов документов. Накануне отплытия из Монако Феллер, Линк и Килбракен заперлись в штурманской рубке со всеми картами и досье.  В полночь было выработано окончательное соглашение. Все члены экспедиции подписали обязательство в течение десяти лет не разглашать местоположе­ния наших поисков. Скажу, однако, что оно находится вне пределов французских территориальных вод, так что наши отно­шения с международным правом остались корректными.

Отправной точкой стала карта Шмидта—Флейга: пожелтевший обрывок миллиметровки с нанесенной на нее береговой линией, ориентирами и глубинами. Но от карты шефа «девизеншуцкоман-до» до клада столь же далеко, как от теории до практики. Карандашные линии на бумаге превращались на море в полосы шириной в Елисейские поля, а «точка», где линии сходились, в натуре превышала в три раза площадь Согласия. Высчитав отклонение компасов (курсы были выверены в соответствии с магнитным склонением двадцатипятилетней давности), мы вычер­тили «вероятностную зону». Подводные поиски всегда начинаются с подобного зыбкого ориентира.

   Шмидт вышел в море на рыбачьей шаланде,— сказал Феллер.— С ним были два матроса и эсэсовский унтер-офицер. Они прошли...   миль   на  восток,   промерили  лотом дно,  определили координаты и сбросили в море шесть металлических контейнеров.   Кстати,   а  что  стало  с  тремя   свидетелями  операции?— спросил Килбракен. Феллер прижал одну руку к бедру, а второй повел из стороны в сторону: «Та-та-та-та-та! Аллее тод!» (все убиты).

Главная- задача для нас — разработать рациональную методику, чтобы не проходить дважды одно и то же место и вместе с тем охватить всю вероятностную зону. Приемлемое решение, к сожалению, существует лишь на бумаге. Туман, течения, волны и ветер остаются решающими факторами: море перемещает буи, скрывает ориентиры, обрывает якоря, относит суда и тянет тросы во все стороны.

Ну что ж, начнем!

Семь утра. Приникнув к секстанту, Эд Линк разворачивает яхту по главной оси. На корме матросы приготовились спускать сигнальные буи. Когда судно пересекает поперечные оси, Эд дает короткий сигнал сиреной: бетонная глыба уходит на дно, разматы­вая трос. Красный буй помечает «точку». Я ухожу под воду, чтобы проверить, как легло грузило.

Когда я поднимаюсь на палубу, лорд Килбракен кивком указывает мне на маячащую невдалеке лодочку: «Новости на Корсике разносятся быстро. Вчера там был один малый. Сегодня уже двое». Беру бинокль. Это обычная прогулочная посудина с подвесным мотором. На обоих пассажирах соломенные канотье с красной лентой и размалеванные рубашки — стиль марсельских гангстеров. В руках у одного блеснуло что-то похожее на компас.

Да, я вам показывал милое послание от заинтересованных лиц? — спросил герр Феллер. Он протянул нам фотокопию страни­цы, вырванной из ученической тетради в клеточку: «Господин адвокат! Не советуем лезть в историю с кладом Роммеля. Вам мало троих убитых? Смотрите, как бы и вам не загнуться. Это золото — НАШЕ. Не суйте нос на Корсику. И ваш друг Флейг тоже. Ваши друзья». могу поручиться за то, что цилиндр магнитометра находился в вертикальном положении — единственном, при котором прибор работает нормально.

Надо проверить. Облачаюсь в свои подводные доспехи. Ласты, грузила, нож, трубка, маска, часы, батиметр, компас. Все? Плюхаюсь спиной в воду, переворачиваюсь и сильными ударами ласт углубляюсь в море. Течение слегка тянет на юго-восток. Вижу, как мимо проплывают прозрачные медузы. 25 метров—по-прежнему светло. 35 метров — все та же голубизна, ну, может, капельку темнее. Внизу — светлые пятна. Это дно. От движения ласт песок взвивается смерчами среди мертвых муаровых корал­лов. Видимость хорошая. Пусто. Отсчитываю от лота 15 метров к северу и начинаю ходить кругами. Взгляд налево, взгляд направо. Пусто, только песок и кораллы...

Как выглядят предметы после нескольких лет, а то и столетий пребывания на дне, мне хорошо известно. Увидеть аккуратно уложенные контейнеры я не надеюсь. Это может быть какая-нибудь необычная форма или вздутие. Обломки довольно быстро обрастают морскими организмами, привлекают флору и фауну. Я ищу морскую анемону, губки, просто более светлое и более темное пятно, крупную рыбу: часто посторонние предметы становятся оазисами, где рыбы находят убежище и пищу.

Смотрю на часы: одиннадцать минут. Успею сделать еще один тридцатиметровый круг. Сверху, наверное, я выгляжу муравьем, затерявшимся в Сахаре... Пятнадцать минут. Надо подниматься. Обидно — мне предстоит разочаровать девять человек.

После первого погружения выяснилось: донные отложения этого типа должны были быстро засосать контейнеры. Перед экспедицией мы гадали, не могли ли сокровища попасть в сети к рыбакам. Теперь ясно, что этого произойти не могло. Первые несколько лет после войны корсиканский рыболовный флот восстанавливал силы, потому что гитлеровцы, уходя, сожгли все шаланды. А в начале 50-х годов, когда островитяне вновь начали выходить в море, тяжелые металлические снарядные ящики уже погрузились в песок.

...Магнитометр Грея починен. Ровная поверхность моря напо­минает озеро: ни дуновения ветерка. С шести утра до семи вечера «Си Дайвер» без устали ходит взад и вперед. Охота за сокровища­ми, вообще говоря,— это нескончаемая рутина... в ожидании сюрприза.

Вечером к нам подходит рыбачье судно и описывает вокруг яхты несколько кругов. Мы следим за ними в бинокли. Они следят в бинокли за нами. Так прошло два часа. Только в полночь мы увидели на экране радара, что они удаляются в сторону Бастии.

24-го с утра небо было затянуто облаками. Неожиданно сквозь разрывы в тучах выглянуло солнце. Ясный луч словно прожекто­ром высветил на берегу характерное здание, служившее главным ориентиром на карте Шмидта—Флейга. Совершенно случайно я навел на него бинокль. Сюрприз действительно оказался значительным: мы ошиблись зданием! Потребовалось необыч­ное природное освещение, чтобы мы убедились в этом воо­чию. Обидно. Придется начинать все сначала. Буи передвинуты. Наша вероятностная зона отъехала на полмили. «Си Дайвер» начал прилежно утюжить море на новом месте.

... Шли часы, дни. Вначале мы водили магнитометр на буксире за яхтой, потом искали в «горячих точках» на «Риф Дайвере». Пытались вести два магнитометра разом, взаимно контролируя их показания. Со дна поднят богатый урожай — мотки троса, якоря, железные кошки. С каждым вечером зона поисков сужалась все больше. Несколько раз звучала ложная тревога. Я нырял — и обнаруживал все ту же песчаную пустыню. А потом случи­лось...

Нет, лучше по порядку.

Я стоял у штурвала «Риф Дайвера», Майкл дежурил у магнитометра Грея. Мы двигались короткими галсами на север от яхты. Вначале прибор регистрировал большую массу судна, потом интенсивность импульсов падала. Внезапно, когда мы удалились на приличное расстояние от яхты Линка, стрелка замоталась как угорелая.

Я вновь прошел это место с севера на юг. Та же картина. Сделал круг, чтобы войти в «горячую зону» с востока,— тот же сигнал. Значит, мы что-то нашли. На дне или в донных осадках покоится в этом месте большой предмет (или группа предметов), вызывающий возмущение магнитного поля. Бомба? Самолет? Затонувшая шаланда? Или «наши» контейнеры? Сонар показывал ту самую глубину, что значилась на карте Шмидта.  

Нырять? Бесполезно, это лежит под слоем песка. Взять металлоискатель? Зона поиска все еще слишком обширна. Ладно, будь что будет, ныряю. И ничего не нахожу.

Магнитометр Грея выполнил свою задачу. Теперь день за днем мы рыщем с магнитометром Фёрстера. Но он засекает лишь предметы, лежащие неглубоко — не глубже двух метров. А остальные приборы еще слабее. Так в нашей системе обнаруживается провал. Нам не хватает промежуточного прибора — нужен либо более точный магнито­метр Грея, либо более мощный магнитометр Фёрстера. По двенадцать часов в сутки «Си Дайвер» ходит с севера на юг и с юга на север, словно пахарь, которому нужно подготовить к севу целую плантацию. С самого начала Линк поставил предел поискам — две недели. Остается три дня, за которые должно свершиться чудо.

Но чуда не свершилось. Мы торчали на солнцепеке до последней минуты. Вечером «Си Дайвер» поднял якорь, выбрал поплавок-радар и красный буй. Раскаленное солнце садилось в море. Я до рези в глазах всматривался в маленький белый циферблат. Стрелка металась по шкале, когда «Си Дайвер» поднимал последний сигнальный буй... Мы потерпели поражение. Впрочем, так ли это? Мы знаем, что нечто металлическое покоится в том самом месте, где, как утверждал   Флейг,   находятся   шесть   контейнеров   с   золотом   и драгоценными камнями на сумму десять миллионов фунтов стер лингов. В ту ночь, когда мы оставляли за кормой огни Бастии, Эдвин Линк сказал:— Мы вернемся сюда. Магнитометры еще переживают мла­денческий период. Через пару лет появится прибор, который нам нужен. Не волнуйтесь, Робер, это произойдет на вашем веку. Раньше нас здесь никто ничего не найдет. Мафия привыкла действовать кастетом, но не электроникой.И по веселым искоркам, плясавшим в его зрачках, я понял, что шестидесятилетний пионер не потерял ни детской мечты, ни юношеского задора.(Увы, в истории с «сокровищами Роммеля» приходится пока поставить многоточие. В следующем году у Эдвина Линка трагически погиб взрослый сын, и он прекратил свои экспедиции. А мы, его спутники, связаны обетом молчания.). «Голландец» на Мадейре. С трудом верю собственным глазам, но это действительно сундук. И он полон. Трогаю пальцами доски, изъеденные древоточцами, щупаю слитки. Ничего особенного—обычное серебро. Металл, пролежав два с половиной века под трехметровым слоем песка и восемнадцатиметровой толщей воды на дне Атлантического оке­ана, даже не потускнел.За это время серебро лишь пригасило свой вульгарный блеск. Оно просто красиво. Сундук тоже сохранился почти целиком, за исключением передней стенки, и сейчас сквозь нее видны шесть рядов серебряных слитков, аккуратно уложенных друг на друга — один ряд вдоль, другой поперек. Как кирпичи. Должно быть, так лежат слитки в Форт-Ноксе.Мы переглядываемся с напарником Луи Горсом. Его лицо, обрамленное черной бородой, улыбается сквозь маску. Полагаю, никому из наших современников еще не открылось подобное зрелище—серебряные слитки голландской Ост-Индской компа­нии. Впрочем, почему только голландской? На свете не сохрани­лось ни единого слитка Ост-Индских компаний, будь то англий­ская, французская, датская, шведская или прусская...

   Я не стал пересчитывать слитки, потому что знал: их должно быть ровно сто. Много лет назад я прочитал об этом в документе, хранящемся в Государственном архиве Гааги. Голландский кон­сул Хейестерман сообщал из Лиссабона 8 декабря 1724 года о том, что туда прибыли тридцать три матроса-голландца, сумевшие спа­стись после крушения их судна «Слот тер Хооге». Этот тридцати-восьмипушечный корабль, совершавший первый свой рейс из Нидерландов в Батавию, попал у атлантического побережья Африки в страшный шестидневный шторм. Потеряв ориентиров­ку, он наскочил на берег в ночь с 19 на 20 ноября 1724 года. Это произошло у северного побережья острова Порту-Санту в архипе­лаге   Мадейра,   «в   месте,   именующемся   Порту-ду-Гильерми,   в коем месте много рифов и скал, а сам остров тоже являет собой скалу». Больше часа построен­ное на совесть судно выдержи­вало удары волн, после чего все же разломилось и двести два­дцать человек утонули. Среди   спасшихся   был   пер­вый помощник капитана по име­ни Баартель Таерлинк. Он-то и перечислил   консулу   содержи­мое       корабельных       трюмов. «Слот  тер  Хооге» («Замок  Хо­оге» — ныне    он    находится    в Бельгии) вез за три моря масло, вино, водку и девятнадцать сун­дуков, в пятнадцати из которых было по сто серебряных слит­ков, в трех — восемнадцать мешков с мексиканскими пиастрами и в последнем — тридцать мешочков по триста гульденов. В общей сложности—три тонны серебра в слитках и триста килограммов монет.

  История этого клада восходит к XVII и XVIII векам, когда все крупные морские державы Западной Европы имели свои Ост-Индские компании для торговли с Востоком. Это были не просто торговые фирмы, а подлинные государства в государстве со своими флотами, собственными армиями и администрациями, которые пользовались суверенными правами на отданных им на откуп заморских территориях, чеканили собственную монету, учреждали ордена и медали, вели по своему усмотрению войны и заключали мир. Все это — с единственной целью наживы.

  Итак, архивы поведали мне о крушении «Слот тер Хооге», и я внес это название в список возможных объектов поиска. Неожи­данная случайность, которыми изобилует жизнь охотника за сокровищами, вновь вывела меня на след «голландца». Как-то, будучи в Лондоне, я зашел в гости к моим старым друзьям и коллегам—супругам Зелиде и Рексу Коуен. Зелида Коуен по праву считается одним из опытнейших экспертов по истории подводных поисков. Мы говорили среди прочего о наших предше­ственниках XVIII века—«среброловах», как они себя называли. Самым известным из них был англичанин Джон Летбридж, отважный изобретатель, всегда вызывавший мое восхищение.

       Рекс с гордостью показал мне раритет, недавно откопанный Зелидой: наставление по подъему затонувших предметов, выпу­щенное Девонширским ученым обществом в 1780 году. Я взял его в руки и обомлел. В наставлении был воспроизведен рисунок с серебряного кубка, принадлежавшего самому Летбриджу. На одной его стороне была карта острова Порту-Санту с рисунком терпящего бедствие судна и приведены координаты: 33° с. ш., 5° з. д. Неужели это местоположение «моего» корабля?! На другой стороне кубка фигурировало изображение «ныряль-ной машины» Джона Летбриджа; для своего времени это была новинка, своего рода портативная подводная лодка. Она состояла из деревянной бочки с оконцем. В ней помещался только один человек. Две руки ныряльщика оставались свободными—они выходили наружу сквозь отверстия, обтянутые кожей. Таким образом, человек в бочке мог подолгу — иногда несколько часов кряду — оставаться в воде, пока холод не сводил ему пальцы. Тогда экипаж судна поднимал на канатах ныряльную машину наверх. Именно этот момент был выгравирован на именном кубке Джона Летбриджа.

Из бочки выливали просочившуюся воду, проветривали ее кузнечным мехом, вновь «заряжали» наблюдателем и опускали на дно. Легкие предметы ныряльщик закладывал в кожаный мешо­чек. Если находка оказывалась слишком тяжелой, ныряльщик обвязывал ее канатом и подавал сигнал наверх. Голландский консул в Лиссабоне, отправляя печальную реля­цию Баартеля Таерлинка с перечнем затонувшего груза (к которому следовало добавить «премного ценностей и багажа» пассажиров и экипажа), писал, что их можно извлечь. «Мне ведомо, что голландцы знакомы со среброловным делом, однако англичане, думается, успешней справятся с ним... Глубина в месте крушения не превышает 10—12 саженей» (20—24 метров). Выходит, Джон Летбридж опередил меня со «Слот тер Хо-оге»... Но многое оставалось неясным. Чем закончились экспеди­ции Летбриджа? Когда я спросил у хранителя архива, нет ли дополнительных материалов по этому делу, старый архивариус гаагского музея грустно покачал головой:

— Потеряны или уничтожены. Возможно, правда, они лежат где-то под спудом. У нас полтора миллиона единиц хранения не вошли еще в каталог...

Пришлось отложить «Слот тер Хооге» — меня ждали другие, более срочные дела.

 Рекс Коуен великодушно позволил мне снять копию с карты. Сам он не верил, что Джон Летбридж оставил что-нибудь на «острове сокровищ». Но я был настроен оптимистично. Из Лондона я вернулся в Гаагу, где подписал контракт с голландским министерством финансов, ставшим правопреемником Ост-Индской компании после банкротства последней в 1795 году. В силу этого соглашения я становился владельцем груза «Слот тер Хооге» и должен был вернуть голландскому казначейству 25 процентов стоимости всех поднятых со дна ценностей. Затем в Амстердаме я получил от морского министерства официальное разрешение на подъем затонувшего судна.

 В Национальной библиотеке Португалии в Лиссабоне я срав­нил рисунок Летбриджа с гравюрами XVIII столетия. Там же, в правительственном португальском ведомстве, я получил исключи­тельные права на «обнаружение, подъем и вывоз» предметов с затонувшего судна. Это было необходимо сделать, поскольку архипелаг Мадейра принадлежит Португалии.   Теперь надо было узнать, оставил ли нам что-нибудь мой кумир Джон Летбридж. Во время очередного визита в Гаагу мне удалось обнаружить недостающее звено. В папке ведомостей Зееландской   палаты   (члена   торгового   концерна   Ост-Индской компании) сохранился контракт, подписанный с Летбриджем в 1725 году — меньше чем через год после крушения. В одном из пунктов соглашения указывалось, что мастеру-ныряльщику будет выплачиваться ежемесячно жалованье в размере десяти фунтов стерлингов плюс накладные расходы, а также премиальные «по усмотрению правления Зёеландской палаты». Мой предшественник прекрасно справился с заданием. В первую экспедицию на остров Порту-Санту Летбридж выудил 349 из полутора тысяч серебряных слитков, большую часть пиастров и 9067 серебряных гульденов, а также две пушки. «Остальное,— сообщал Летбридж,— я с божьей помощью достану, если в будущем году выпадет 20—30 дней штиля».  Погода, по всей видимости, расщедрилась, ибо в 1726 году Летбридж поднял со дна слитков и монет «на сумму 190 000 гульденов». Огромные деньги —чуть не половина стоимости всего груза «Слот тер Хооге»»! После пятилетнего перерыва Джон вернулся со своей ныряль-ной машиной в бухту Порту-ду-Гильерми. Но в 1732 году он добыл лишь «один сундук». Летбридж сделал еще две попытки—в 1733 и 1734 годах, однако они «не оправдали затрат», как аккуратно занес в гроссбух клерк Зёеландской палаты.

  Что ж, теперь картина ясна. Сложив все собранное Летбрид­жем, я заключил, что англичанин оставил нам от 100 до 250 слитков, не считая монет и «премногих ценностей и багажа». Имело смысл поглядеть на это собственными глазами. Старые друзья по прошлым экспедициям живо откликнулись на зов: Луи Горе, бельгиец Ален Финк и двое французов — Мишель Ганглоф и Роже Перкен. В апреле я прилетел на первую разведку. Островок Порту-Санту произвел впечатление какого-то библейского места: океанский бриз шевелил кисейные занавески на окнах старинных, сложенных из бурого камня домов. Жители смотрели на меня с такой улыбкой, какой способны улыбаться только люди, не занятые нефтяным кризисом, инфляцией и загрязнением среды. Я шагал к северному берегу среди странного пейзажа — горы, изрезанные   узкими   ущельями,   высохшие  русла,  голые  скалы. Редкие участки земли были покрыты сплошным ковром цветов. Под мышкой я нес современные карты и рисунок с кубка моего знаменитого коллеги. С вершины скалы я осмотрел бухту Порту-ду-Гильерми. Теперь понятно, почему двести двадцать человек нашли смерть в этом жутком амфитеатре. Крутая волна, разбивавшаяся о подножье, не оставляла никаких надежд на спасение, а грохот шторма поглотил вопли отчаяния. Удивитель­но было другое — как удалось выбраться тридцати трем спас­шимся?.. 

    Месяц спустя на остров прибыла вся группа. 19 июня, в прилив, сохранившаяся с войны десантная баржа «Зара» уткну­лась в пляж на южном обитаемом берегу Порту-Санту. Шесть часов спустя, в отлив, ее нос лег на песок и с баржи на остров съехал наш грузовик-полуторка, куда были сложены надувные лодки, моторы, снаряжение и оборудование для подъемных работ. Машина двинулась к домику, который мы сняли на лето. На следующий день наша резиновая лодка двинулась вокруг острова к северному берегу: проехать туда -на грузовике нечего было и думать. С моря картина была еще более впечатляющей, чем с суши: черные скалы, застывшие потоки базальта, разно­цветной лавы и окатанных глыб выглядели какой-то фантасмаго­рией. Это необитаемое место самой природой было уготовано для трагедий. Порту-ду-Гильерми представляет собой цирк почти правильной формы, окруженный отвесными скалами высотой сто двадцать метров. Море было идеально спокойным, -вода прозрачной, как джин, и теплой, как чай: давно уже мы не работали в таких комфортабельных условиях. Мне стало даже чуть-чуть неловко перед друзьями — я их готовил к суровым испытаниям, а тут прямо курорт. Я нашел судно в первые тридцать секунд после погружения. Это при том, что я немного задержался на спуске: в левом ухе возникла боль и никак не желала проходить. Обычно в первом погружении я проверяю, хорошо ли лег якорь лодки. Вот и на сей раз я спускался, пропуская между ладоней нейлоновый трос. Так, все в порядке, он хорошо натянут, лапы якоря зарылись в гальку... А это что такое? Ржавчина? Якорь зацепился за какой-то длинный проржавевший предмет. Трогаю его — это железо. Соскребываю налипшие водоросли. Бог ты мой, да это же якорь! Никаких сомнений—якорь «Слот тер Хооге»! Поистине само провидение рукой Летбриджа направило нас в нужное место. Короткое совещание в лодке. Искатели возбуждены и едва сдерживают нетерпение. Решаем тщательно просмотреть дно бухты, разбив ее на пять секторов. Мой участок у самого берега; я не ожидаю никаких сенсаций — такой опытный человек, как Летбридж, должен был тщательно прочесать мелководье. Все верно, я вернулся с пустыми руками.

   Множество обломков в моем районе,— доложил Луи.— Ими усыпаны подножия рифов.

   Две полузасыпанные пушки,— объявил Ален.   Целая   куча   добра   в   секторе — ружья,   ядра   и   большие металлические обручи,— сообщил Мишель.

Во втором погружении я отправился взглянуть на Аленовы пушки. Они «хорошего» периода, как и шпонки руля, лежащие рядом. Проплываю дальше над песчаной долиной и утыкаюсь в северо-западную оконечность бухты. Там обнаруживаю еще одну железную пушку, а по соседству—маленькое бронзовое орудие, груду ядер крупного калибра и несколько винных бутылок характерной формы. Сохранились даже пробки, закрученные медной проволокой. У подножия берегового откоса лежат мотки каната и деревян­ные балки. А это что? Глиняная голландская пивная кружка. Металлические обручи, о которых упомянул Мишель, густо обросли ракушками, но можно поручиться, что они были надеты на бочонки с водой или водкой. Итак, перед глазами у меня почти полный комплект образцов груза «Слот тер Хооге», описанного первым помощником капита­на Баартелем Таерлинком два с половиной века назад. Повсюду валялись желтые кирпичи, которые служили балластом на судах голландской Ост-Индской компании. Единственное, чего не было, это сокровищ...

На обратном пути я подобрал тоненькую серебряную пластин­ку. Она лежала прямо под пустой винной бутылкой. В лодке я потер ее большим и указательным пальцами и прочел: «2ST», то есть «дуббельстейвер» и слово «ЗЕЕ-ЛАН-ДИЯ». На другой стороне монетки был плывущий лев. Все сходится. И наконец, дата—1724 год!

—          Визитная карточка Зееландской палаты,— заметил Луи на обратном пути.— Знакомство состоялось.

К сожалению, продолжать знакомство пришлось не в столь комфортабельных условиях. Ночью задул сильный норд-вест. В бухте гуляли волны, грозившие повторением участи «Слот тер Хооге». На пятый день непогоды я собрал «военный совет».

   Коллеги! Летбридж писал, что для погружения ныряльной машины ему необходима хорошая погода...   И ждал ее у моря пять лет,— откликнулся Ален.

Действительно, для аквалангистов-профессионалов поверхно­стное волнение не является препятствием. Мы знаем, что на дне все спокойно. Главное — благополучно опуститься туда. Что и было сделано. Мы были вознаграждены за смелость подлинной серебряной «жилой»: Луи обнаружил большой ком, сцементиро­ванный известью и металлическими солями, покрытый сверху слоем водорослей. Неопытный глаз пропустил бы его без внима­ния. Но мы сразу поняли в чем дело.

Наверху мы разбили ком и извлекли из него 30 монет. Когда их промыли, они оказались в идеальном состоянии. Это были гульдены и дукаты, в том числе «серебряные всадники». Кроме того, мы собрали солидную коллекцию предметов голландского быта того времени — медные булавки с изящно выполненными головками, пуговицы от камзолов, серебряные пряжки от туфель, мушкетные пули, фарфоровые трубки и две бронзовые табакерки с дивными гравюрами на крышках.

Тогда же выявился наш главный враг —песок. Предстояло отгрести океан песка в океане. Мы попытались бороться с ним с помощью двадцатипятиметрового пожарного брандспойта. Но силы оказались неравны: песок обрушивался в вырытые ямы быстрее, чем мы успевали его отгребать.

   Пустое дело,— сказал Луи Горе в конце месяца.— Надо не перемещать песок, а удалять его.   Грунтосос?

Да, нужен грунтосос. Но где достать его на заброшенном архипелаге? Уточню, что речь идет о всасывающем сопле пневматического разгрузчика сыпучих материалов, своего рода подводном «пылесосе», приводимом в действие компрессором низкого давления. Труба выводится на берег и поднимает со дна вместе с песком мелкие камешки, пули и монеты, которые просеиваются сквозь мелкоячеистый грохот.

Удача и на сей раз пришла к нам в образе человека по имени Жуан Боргиш. Он возглавляет туристское бюро на Мадейре. Когда я приехал к нему в контору в столице архипелага Фуншале и поведал о наших трудностях, он нисколько не удивился, будто я просил указать нам местный ресторан.

—          Отсасывающая   труба?   Да-да,    конечно,— ответил  Жуан.

Через несколько дней на берегу бухты Порту-ду-Гильерми стоял компрессор,   а  двести   пятьдесят  метров  труб  были  собраны  и  опущены в воду друзьями Боргиша. Погода, увы, не баловала. В июне мы работали в среднем через два дня на третий, в июле — не чаще. Август выдался лучше. Труба выкачала из рабочей зоны несколько тонн песка. Наша коллекция значительно пополнилась. Там фигурировали теперь рулевой крюк, аптекарские весы, необычный стеклянный пестик, набор гирек и даже золотое колечко — по всей видимости, звено оборванной цепи.

Но ни одного серебряного слитка.

Множество раз я проверял свои подсчеты, нервно листал записи и вновь занимался арифметикой. Все верно: на дне должно было оставаться от ста до двухсот пятидесяти слитков. Или все же произошла ошибка?.. При одной этой мысли по коже у меня пробегал озноб.

Конец терзаниям положил Ален. Он нашел первый слиток на выступе скалы. В тот день я остался на берегу, занятый разбором накопившихся отчетов и писем. Я сидел и торопливо стучал на машинке, когда друзья тихонько вошли и положили на стол подарок, завернутый в бумагу и перевязанный ленточками. Было много шума, восклицаний, хлопнула пробка от шампанского. Вот уж поистине ценный подарок!

На слитке были явственно видны печати Зееландской палаты и стилизованная роза, гарантирующая чистоту металла и его вес: 1980 граммов, то есть ровно четыре амстердамских фунта. След был горячий, надо было двигаться по нему дальше. Но слой песка становился все толще, а наши рабочие дни — длиннее.

Подъем в 7.15, погрузка снаряжения от 8 до 8.45, час хода по морю (два—в непогоду), час на то, чтобы размотать шланги, одеться и запустить компрессор. Первое погружение длится два часа, потом десять .минут на декомпрессию, полтора часа переры­ва и вновь два часа работы под водой, после чего новая, более продолжительная декомпрессия. Затем надо все собрать, сложить, отвезти, выгрузить, добраться до дома на южной стороне острова и обсушиться. В 6 вечера приходилось сломя голову мчаться за бензином и соляркой, прежде чем закроется бензоколонка. Отдыхом мне служили те минуты, когда я садился за машинку: ежедневный отчет, опись найденных предметов, сводная ведо­мость для таможни. Ален готовит вечерний суп. Луи чинит снаряжение, латает гидрокостюмы или обрабатывает находку, страдающую бронзовой болезнью. Роже спускается «загорать» на пляж—там мы оставляем компрессор высокого давления. Роже наполняет воздухом баллоны аквалангов, проверяет трубки, маски и прочее. Он прерывает «загорание» в 10 вечера, когда мы садимся ужинать, а после ужина возвращается добирать свое до полуночи.

... Слиток № 2 появился, когда его совсем не ждали. Точный близнец первого, он лежал на другом выступе, словно приманивая Горса. Луи положил его в свой мешочек и два дня обшаривал округу в поисках собратьев. Наконец рукав издал характерный всхлип, натолкнувшись на слиток № 3: до этого ему пришлось отсосать почти три метра песка в глубину. «Третий номер» торчал из большого куска известняковой конкреции, в которой покоились слитки от № 4 до № 18.

Полная победа! Я наслаждался ею со спокойствием генерала, чей стратегический план оказался верен от начала до конца. Противный призрак неудачи, столько раз витавший надо мной, улетучился. На следующий день, когда я усердно разбивал под водой каменное нагромождение, хранившее бог весть какое чудо, кто-то легонько похлопал меня по ноге. Я оглянулся в надежде, Так закончилась эта жалкая попытка. Неустановленные лично­сти подложили ночью слитки на ступени бельгийского консуль­ства в Фуншале. Полиция квалифицировала воров как «импульсив­ных молодых людей, поступивших опрометчиво, но заслужива­ющих прощения». Я забрал свою жалобу назад.

За то время, что я играл в Мегрэ, из толщи песка один за другим появлялись разрозненные слитки. Не хватало еще семнад­цати пушек. На «Слот тер Хооге» их было тридцать восемь; Летбридж поднял десять, в том числе два бронзовых орудия. Восемь мы оставили на дне, потому что на архипелаге не было химикатов для обработки извлеченных из воды крупных желез­ных предметов.

Очевидно, половина останков судна еще покоилась посреди песчаной равнины, где мы не искали. Раскапывать «Сахару» было бы безумием — все равно что вычерпывать море ложкой. Баллоны становились все тяжелее, лямки все глубже врезались в плечи, покорябанные ладони саднили от морской воды, компрессор безостановочно барахлил, и, когда Мишель говорил о поломках, называя технические детали, я понимал, что моторы просто выдохлись, как и мы.

Зачем искать дальше? Цель достигнута, все, что хотелось узнать, узнано. Летбридж после пяти лет работы тоже должен был принять трудное решение. Он оставил нам часть сокровищ. Мы последуем — как и во всем другом — его примеру. Надо же оставить что-то и нашим преемникам, верно?